Проклятые дураки! Когда же вы наконец поймете, что все зло, которое человек способен причинить на протяжении своей жизни, уже причинено?
В поле зрения показались три брата, присоединились к впередсмотрящим. Стало быть, сзади кричал и ржал не кто-то из них. Но Боманц догадался об этом еще раньше, по их речи. Двое говорили на языке, ему незнакомом, третий лопотал на форсбергском, но таком ломаном, что лучше бы даже не пытался. Тот же дурень, что худо-бедно понимал устаревший форсбергский Боманца, не умел писать. Да и с чего бы ему уметь? Так что слова старика, не услышанные Молчуном и не считанные по губам Душечкой, либо перевирались, либо пропадали втуне.
Только с менгирами можно было общаться, как с нормальными людьми. Но Боманц не любил разговаривать с камнями. Есть что-то противоестественное в беседах с предметами неживой природы.
И если рассуждать беспристрастно, человеческие существа, при всех своих странностях и причудах, составляли наиболее здравую и доступную для восприятия часть окружающей обстановки.
Насильно завербованный ими в Ветреном Крае, Боманц сидел на спине у одного из знаменитых чудовищ равнины Страха, на летучем ките длиной тысячу футов и шириной почти двести. Если смотреть на зверя снизу, тот похож на помесь медузы величиной с военный корабль и самой большой в мире акулы. А с того места, где находится Боманц, широкая плоская спина кажется галлюцинацией курильщика опиума. Сродни мифическим лесам, что якобы растут в огромных пещерах на многомильной подземной глубине.
В здешнем лесу обитали наидиковиннейшие существа – такими гордился бы самый буйный кошмар. Настоящий зоопарк, с той лишь разницей, что все звери в нем разумны.
Летучий кит куда-то очень спешил, но продвигался не сказать что быстро. Ему постоянно мешали встречные ветры, и очень часто приходилось снижаться, чтобы утолить голод и очистить от растительности сотню акров земли.
А уж зловония, источаемого проклятой тварью, хватило бы на семь зоопарков.
Чем-то Боманц приглянулся парочке диковинных существ – и сделался объектом их навязчивого внимания. Горная обезьянка размером с бурундука, состоящая, казалось, из одного хвоста, обладала таким противным визгливым голосом, что колдун тотчас вспомнил давно умершую жену, хоть и не понял ни слова из зверушкиной болтовни. А стеснительная кентавриха задом наперед, с лошадиной частью впереди и пугающе привлекательная сзади, не иначе как вознамерилась закрутить с Боманцем интрижку. То и дело он ловил взгляды, бросаемые этой кокеткой из зарослей органов непонятного предназначения, которыми изобиловала китовья спина.
Но хуже всех был одинокий канюк, немножко знавший форгсбергский и обожавший произносить речи с видом мудреца. Отделаться от этой птицы не было никакой возможности. Родись она человеком, могла бы подъедаться в тавернах, прикидываясь непревзойденным знатоком, докой во всех без исключения вопросах мироздания. Своим жизнерадостным ханжеством и настырным невежеством канюк регулярно доводил старика до исступления.
При ките симбионтами жили твари, похожие на скатов тропических морей, только черные, с размахом крыльев от тридцати до пятидесяти футов – самые эффектные и многочисленные из нынешних спутников Боманца. В отличие от скатов они были не рыбами, а, по всей видимости, теплокровными, вся их жизнь проходила у кита на спине. Обладая раздражительным нравом, они были драчливы и не пускали на свою территорию представителей менее сильных и агрессивных форм жизни. И только воля бога скатов сдерживала их злобу.
Старик насчитал еще десятки разновидностей существ, не менее примечательных и даже более абсурдных, чем эти небесные рыбы, но они вели себя скромнее, боялись человека и старались вовремя убраться с его пути.
Самым многочисленным и опасным племенем после скатов были говорящие камни.
Как и многим людям, Боманцу доводилось слышать о грозных менгирах равнины Страха. В реальности они оказались еще грознее, чем в легендах. Такой камушек напугать не проще, чем горную лавину, а шутить с ним – со смертью играть. Это им, менгирам, равнина Страха обязана своей дурной репутацией. То, что они считали невинной проказой, во всем мире расценивалось как лютая расправа. Ну разве не забавно направить путника туда, где он провалится в яму с кипящей лавой или где из-под него выдернет коня гигантский песчаный лев?
Об этих каменных стелах восемнадцатифутовой высоты ходила тысяча историй – и хоть бы одна со счастливым концом. Но все истории бледнеют, когда ты слушаешь собственными ушами их главных героев, пусть даже те очень стараются вести себя прилично.
Как и скатов, менгиров тоже держали в узде.
Понимать, о чем они говорят, было нетрудно. К счастью, большинство камней оказались немногословны, но уж если заговаривали, их речь была едкой, жгучей, ядовитой – сплошной словесный вандализм. Почему Праотец набрал себе дипломатический корпус из этих каменюк – вот уж вопрос так вопрос!
Впрочем, стоит ли удивляться тому, что вся равнина Страха – сумасшедший дом с распахнутыми настежь дверьми, если заправляющий там древесный бог – сам образцовый безумец наичистейшей воды.
Среди камней преобладали серо-коричневые, без видимых отверстий или отростков. В космах мха, пятнах лишайников и гнездах жуков, внешне они ничем не отличались от нормальных валунов, что валялись окрест и скромно помалкивали. Но Боманца их облик не обманывал. Старик не подавал виду, что боится менгиров.
И не раз возникал соблазн размолоть их в говорящую щебенку.
Проклятые сверхъестественные твари!
Через каждую сотню миль летучий кит снижался и дальше двигался, волоча брюхо по земле. Его разномастные наездники, включая братьев Вертунов, весело, нараспев повторяли речовку «хей-хо» и сбегались к менгиру, который сумел особенно надоесть им в последнее время. Хоп-хоп-хоп – кантовали его под аккомпанемент лютых угроз и грязных ругательств – и сбрасывали. Те камни, что претендовали на чувство юмора, жутким йодлем сопровождали полет своего сородича.
Всем вам туда дорога, дураки невменяемые!
Как бы ни кувыркался камень в падении, приземлялся он всегда по-кошачьи. Редкие крестьяне, случайные свидетели этого зрелища, пугались до смерти.
Эти камни, порождения равнины Страха, были у Праотца связными. Разумы менгиров обменивались телепатическими сообщениями. Хотя Боманц и не признавал за этими созданиями подлинной разумности.
О Праотце ему никто ничего не рассказывал, но он полагал, что бог-дерево управляет полетом кита откуда-то снизу посредством мысленной связи. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что популяция менгиров не уменьшается, сколько бы их ни сбросили с кита. Паче того, некоторые старые камни как-то ухитрялись вернуться.
Безумие! Проклятое безумие!
– Эй, Сет Мел, старый брюзгливый пердун! Ты уже придумал, как нас снова поиметь? Кья-а-а-а!
Опять этот болтливый канюк! Боманц ответил плавным жестом, будто обхватывает птичью шею.
– Только тебя, смрадный дух!
На колдуна смотрели, но никто не шелохнулся. Его угрозу не восприняли всерьез. Разве что возбудились братья Вертуны:
– А ну давай, старикашка, завяжи этому дурню
