В финале же «забацал» простенькое переложение «Пиратов Карибского моря»[30]. И затих, наблюдая состояние своих молчаливых слушателей. Попытался уйти. Но не удалось. Офицеров прорвало на восторги и вопросы. Где учился? Что за песни? И так далее, и тому подобное. В общем – его чуть не разорвали. Спасало только то, что они заранее знали про специфическую форму амнезии из разряда – тут помню, тут не помню.
От острых ответов отвертеться удалось. А вот от разговора по душам – нет. Ну Максим и высказал свою мысль о том, что здесь именно больница, от слова БОЛЬ, а не лечебница. Все вокруг пропитано болью и унынием. А из всех развлечений есть лишь церковь. То есть предел мечтаний – братское отпевание друг друга. А где задор? Где страсть? Где жизнь? Ради чего болящие должны стремиться выкарабкаться и жить дальше?
Опасно это прозвучало.
Хотя, конечно, к самому поручику осознание этого пришло слишком поздно. Сказал и осекся. Понимая, что Штирлиц никогда еще не был так близок к провалу. Ведь, по сути, что он им сказал? Банальную, очевидную, но невероятную крамольную мысль о том, будто церковь вгоняет в гроб, а не вытаскивает оттуда.
Но, к счастью, на этот смысл сразу внимания не обратили и Максиму пришлось спешно развивать альтернативную семантику. Дабы кто чего не подумал.
– Концерт! – воскликнул он.
– Что? – удивился заводила этой компании.
– Нужно собрать всех желающих и своими силами устроить концерт для раненых. Чтобы взбодрить их! Порадовать! Поднять их дух и добрый настрой!
– Но это невозможно!
– Вы немца не боялись, а перед этой бабой робеете? – попытался их взять на слабо Максим. Но не получилось. Статус гвардейцев давал определенную защиту. Однако весьма в ограниченных масштабах. Главврач закрывала глаза на мелкие пакости гвардейцев, а те – не нарывались. – Боитесь?! Ну так я сам пойду! Мне плевать! Я контуженый! – выкрикнул поручик и, схватив костыли, поковылял искать главного врача – Веру Игнатьевну Гедройц.
Офицеры-гвардейцы, устыдившись, устремились за ним – обычным армейским поручиком. Топать было неблизко, поэтому к моменту, когда Максим, энергично загребая костылями, добрался до главврача, за ним уже тянулась делегация из почти дюжины офицеров. Ну и еще сколько-то нижних чинов держались дистанции, наблюдая.
Раскрасневшееся от нагрузки лицо. Твердый взгляд подслеповатого носорога. Однако Вера Игнатьевна оставалась невозмутима. Вопросительно выгнула бровь и, затянувшись папиросой, выпустила струйку дыма в сторону Максима.
– Нам нужен концерт, – твердо и громко произнес Максим.
– Вы переутомились, – с насмешкой ответила Гедройц.
– Вас давно били?
– Что?! – вспыхнула Вера Игнатьевна, потеряв равновесие и разозлившись. Активная лесбиянка, привыкшая к мужской роли в отношениях и не мыслящая себя без доминирования, отреагировала на вызов практически как мужчина.
– Надпочечники выделили фермент, – спокойно продолжил Максим. – Сосуды сузились, давление повысилось, сердце стало биться быстрее, и вы почувствовали себя много бодрее. Не так ли? Что, кофе и папиросы уже не помогают?
Вера Игнатьевна промолчала, но выражение ее лица поменялось. Вспышку ярости она уже подавила. Появилась заинтересованность.
– Если вы не будете спать по восемь часов в сутки при такой нагрузке, то и трезво информацию воспринимать не сможете. Вам самой нужен отдых. А раненым требуется что-то, что поднимет их настроение. Что-то, что отвлечет от грустных мыслей и боли. Что взбодрит их! Им нужен концерт! И вы, Вера Игнатьевна, сами это прекрасно понимаете!
– Серьезно? – усмехнулась она.
– А как еще? Конечно серьезно! Просто вы боитесь мне уступить.
– Я?! – воскликнула Гедройц.
– Да. Вы, – ответил Максим. – Предлагаю решить эту проблему проще. Просто прикажите мне это сделать. Инициатива наказуема. Провалюсь – выгоните с позором. Выиграю – ваш успех.
– А вы наглец! – фыркнула Вера Игнатьевна, улыбнувшись.
– От вас ничего не утаить, – вернув улыбку, ответил поручик. – Итак. Каким будет ваш положительный ответ?
Вера Игнатьевна Гедройц ничего не ответила, задумчиво рассматривая этого дерзкого поручика. Снова затянулась папиросой и пустила струйку дыма. Но уже не в Максима, а вверх и в сторону. Еще немного пожевала губы, глядя на этого мужчину, смело и открыто смотрящего ей прямо в глаза. И наконец произнесла:
– Вы правы, инициатива наказуема. Действуйте.
– Есть, – гаркнул Максим. Уронил правый костыль. Сделал два шага вперед и быстрым движением выхватил у нее папиросу. А на ошалелый взгляд жестко и твердо ответил: – А теперь спать! Если вы упадете от переутомления, кто нас лечить будет? И этим не злоупотребляйте! – сказал он, помахав папиросой. – Суженные сосуды при общем переутомлении обедняют питание мозга и затрудняют его функционирование.
После чего, не давая ей что-либо ответить, развернулся и поковылял обратно – к ожидающим его офицерам.
– Господа – сегодня мы идем отдыхать. Предлагаю всем желающим, отличающим ноту «До» от ноты «Фа», собраться завтра после утренних процедур вон в том крыле.
Максим удалился.
За ним ушли и остальные взбаламученные им люди. А Вера Игнатьевна достала из портсигара еще одну папиросу. Прикурила ее. Потом внимательно на нее посмотрела. И затушив, выкинула. Ну а что? Вполне разумный довод озвучил этот раненый.
– Как он вам? – обратилась она к собеседнице, лет сорока, одетой обычной сестрой милосердия.
– Удивительно, что он так долго держался… – произнесла собеседница. – Мне говорили, что он и дня не усидит в покое.
– Мне тоже. А я еще не верила во все эти слухи… – покачала головой Гедройц. – Беспокойный мужчина. Но интересный. Он ведь прав и про сон, и про папиросы, и про испуг.
– Серьезно?
– Серьезно. И применил все к месту. Я, пожалуй, действительно пойду немного посплю. За последнюю неделю мне удавалось выкраивать часа по три-четыре в сутки на отдых. Думать стало сложнее. И папиросы с кофе уже действительно не помогают…
Максим же добрался до своей палаты и улегся на койку. В голове его творился натуральный ад. Вызвался на свою голову концерт организовывать. Клоун. Идиот. Баран.
Никогда в своей жизни ничего подобного не делал. И теперь лихорадочно пытался перебрать в воспоминаниях те мероприятия, которые сам посещал. Палата же гудела и мешала думать. Да, пожалуй, не только палата, но и весь Царскосельский госпиталь уже через полчаса знал о том, что контуженый поручик добился разрешения организовать концерт для раненых…
Глава 4
21 октября 1914 года, Царское Село
Максим изрядно нервничал, поглядывая на собирающихся людей. Кроме ходящих раненых в зал принесли десятка два носилок с лежащими. Ну и так людей набралось немало. В том числе и не вполне местного контингента. Десятка полтора вицмундиров появилось здесь явно с каким-то смыслом.
Но пора.
Сидя с совершенно непробиваемым лицом, Максим встал и, опираясь на костыль, вышел на кромку импровизированной сцены.
– Тихо! – крикнул он, перекрывая гомон нескольких сотен людей.
Секунда. Вторая. Третья.
И зал замолчал.
А Максим начал
