— Фу, гадость! — с отвращением плюнула Валя.
— Ну вот уж и гадость! — засмеялся Иван Гермогенович. — Просто непривычная для тебя пища — и только… Едим же мы омаров, креветок, крабов и даже раков, которые питаются падалью… Едим да еще похваливаем… А вот арабы смотрят на тех, кто ест крабов и раков, с отвращением… Кроме саранчи, люди едят и других насекомых. В Мексике, например, туземцы собирают яйца полосатого плавунчика клопа, называют они их “готль” и считают самым лакомым блюдом… Неплоха, по мнению знатоков, и цикада. Та самая цикада, которую воспел в своей оде поэт Древней Греции Анакреон.
Иван Гермогенович откашлялся и, подняв руку над головой, прочитал нараспев:
Сколь блаженна ты, цикада, Ты — почти богам подобна.Профессор задумчиво погладил бороду:
— А простые греки-прозаики жарили эту богоподобную цикаду в масле и с аппетитом ели… Даже таким насекомым, как муравьи, и тем случалось попадать в руки поваров. Когда-то во Франции из муравьев делали соус к мясным и рыбным кушаньям… Индейцам, между прочим, очень нравятся зонтичные муравьи. Они жарят их, чуть подсолив, на сковородке, но, бывает, едят и сырыми.
— А жуков едят? — спросила Валя. — Они самые противные, по-моему.
— В Египте, — ответил Иван Гермогенович, — из жука медляка бороздчатого приготовляли особое кушанье. Это кушанье ели женщины, желающие потолстеть.
— Вот это здорово, — сказал Карик. — Теперь я вижу, что у нас дело пойдет на лад… Мы закоптим окорока кузнечиков, наготовим колбасы из бабочек, засолим бочку стрекоз… Прямо целый амбар придется строить. Под потолком повесим окорока и колбасы, а вдоль стен поставим бочки с маринованными тлями.
— А муравьи? — спросила Валя. — Они кисленькие?
— Из муравьев приготовим пикули… Нет, лучше сделаем из них разные приправы к блюдам.
— Замечательно! — поглаживал бороду Иван Гермогенович. — Просто замечательно!.. Как видите, друзья мои, наше будущее прекрасно. Если случится что-нибудь и мы не сумеем попасть домой, то проживем здесь лучше всех робинзонов мира.
— Все это хорошо, — сказала Валя, — но ведь мы замерзнем зимой, и все окорока и маринады пропадут зря.
— Ничего, — успокоил Валю Иван Гермогенович, — мы найдем пещеры с газовым отоплением. Наконец, можно провести по камышовым и по тростниковым трубам этот газ куда угодно.
— Конечно, — сказал Карик. — Торфяной газ даст нам тепло и свет и… Иван Гермогенович, мы ведь сможем построить тут целые фабрики и заводы…
— О нет, мой друг, — улыбнулся Иван Гермогенович. — Но мы могли бы заняться приручением насекомых…
— Ура! — крикнул Карик. — Мы будем на них летать, переплывать озера.
— Мы, — подхватила Валя, — заставим их рыть тоннели, прокладывать каналы и… и вообще — пускай они работают.
— Правильно! — сказал Карик. — На гусеницах можно пахать, жуков поставим на заготовку леса, а на стрекозах будем летать.
— А чтобы нас не съели, — вздохнув, сказала Валя, — хорошо бы придумать такие дома, как у ручейника, чтобы их можно было таскать на себе.
— Тоже выдумала! — махнул рукой Карик. — Я же говорил, что ты улитка. Улитка и есть.
— Но как же нам защищаться? — спросила Валя.
— Иван Гермогенович выдумает порох, — ответил Карик и повернулся к профессору: — Вы можете выдумать порох, Иван Гермогенович?
— Ой, нет… Пороха я, пожалуй, не выдумаю, — засмеялся Иван Гермогенович, — но я надеюсь, что мы и так не пропадем. Без пороху. Я ведь, друзья мои, биолог. Неплохо знаю жизнь окружающего нас мира, а эти знания сильнее всех взрывчатых веществ… А теперь, Карик, подбрось в костер хворосту. Приятно сидеть, когда в огне потрескивают сучья.
Карик принес охапку хворосту, бросил его в зеленый огонь и растянулся на земле, задумчиво поглядывая на костер.
Все замолчали.
Весело трещали сучья и ветки. Дым столбом поднимался в небо.
Путешественники сидели у огня и думали каждый о своем.
Торопиться было некуда. Пока туман не рассеется, двигаться вперед невозможно. Да и куда, в какую сторону идти? Где теперь маяк? Впереди? Сзади?
— Ну, — сказал профессор, — пока нам нечего делать, предлагаю спеть песню.
Ребята испуганно переглянулись.
“Что угодно, только не это”, — можно было прочитать на лицах Карика и Вали. Слушать спокойно, как поет Иван Гермогенович, могли бы только мертвые. На всех живых голос профессора действовал, как удар дубиной по голове.
Жмурясь от дыма и закрывая лицо руками, Карик повернулся боком к дымящемуся костру и поспешно спросил профессора, который готов уже был запеть:
— А скажите, Иван Гермогенович, как вы догадались, что с нами случилось, и как вы нас разыскали?
— Очень просто, — ответил профессор. — Вы же выпили у меня почти полстакана жидкости… И это я, конечно, заметил.
— Но…
— И у меня было “но”, — засмеялся Иван Гермогенович. — Выпить-то вы выпили, а вот куда после этого исчезли?.. Я целый час ползал по полу с лупой в руках, но… ничего… Понимаете? Никаких следов.
— Значит, мы улетели! — сказала Валя.
— Это слишком поспешный вывод, — остановил ее Иван Гермогенович.
— Но мы же в самом деле улетели, — сказала Валя.
— Тем не менее я не имел основания предполагать этого, пока собака уважаемого фотографа Шмидта не разыскала ваши трусики и не бросилась на подоконник… Вот тут-то я и вспомнил, что, когда вошел в кабинет, на подоконнике сидела стрекоза. И я готов был ручаться, что слышал комариные голоса, которые кричали: “Сюда!”
— Да, да… Это мы кричали.
— Сначала я подумал, что ослышался, но потом, сопоставляя одно с другим, я понял: шалунов утащила стрекоза, и, если я хочу спасти их, я должен бежать в Дубки, к пруду, который зовут “Гнилое болото”.
— Но почему вы пошли сюда? — спросил Карик. — Ведь стрекоза могла утащить нас в лес, в поле…
— Нет, этого не могло быть, — снисходительно улыбнулся Иван Гермогенович. — Стрекозы живут около воды. В воду они кладут яйца, в воде родятся, в воде живут и
