– Он самый. Это такой подвид леммингов. У них когти в копытца срастаются. Вон, видишь, черная полоска на спинке и типа ошейник белый? Он и есть. Норвежские же они черно-рыжие. Этот серый с рыжинкой, как полевка.
Задумавшийся Макар принялся ловить шипевшего зверька. Но тот отпрыгивал и снова становился в защитную стойку, подняв передние лапы и клацая зубищами. В какой-то момент рыжий комок злобы вцепился резцами в теплую перчатку и повис. Макар, взвизгнув от неожиданности, принялся махать рукой, чтобы сбросить грызуна. Семецкий, стоявший чуть поодаль, от души посмеивался.
– Ты чего удумал, пацан? Нафиг он тебе? Для капканов и наживки у нас тухлый мишка есть.
– Поймать хочу и Аньке подарить, – он держал разъярившегося зверька зажатым в кулаке. – Пусть отвлечется.
– Задумка, конечно, хороша, – Юрий, подойдя вплотную, погладил лемминга по голове и еле успел отдернуть пальцы от защелкавших зубов. – Выбрось его нафиг. Лемминги заразу разносят, бешенство, например. Да и дикие они. Ане мы что-нибудь другое подарим. Обязательно.
Когда они вернулись в расположение станции, небо стремительно заволакивало черной пеленой. Ветер, основательно закрепчав, становился бурей. В лицо то и дело бросало горсти пыли и каменной крошки. Полотнище флага оглушительно хлопало под натиском стихии, грозя сорваться с флагштока на крыше главного модуля. Тросы, для надежности удерживавшие все постройки, басовито гудели струнами. Макар, прикрывая глаза, закатил тележку с бидонами под козырек ангара. Из двери главного модуля высунулась Маша:
– Парни, принесите из хранилища крупы, масла и галет упаковку, – перекрикивая ветер она протянула ключ. – А то непогода неизвестно сколько продлится. Запасы пустеют.
Прикрывая глаза от шквалистого ветра и поддерживая друг друга, они с Юрием направились к хранилищу провианта – сорокафутовому морскому контейнеру, до половины закопанному в землю. Семецкий, открыв замок, скинул засов и открыл ворота. Макар стоял на пороге, придерживая воротину, чтобы не закрылась. Порывшись в заставленном ящиками и заваленном мешками стальном нутре контейнера, Юрий вынес пластиковый ящик со всем необходимым.
Пока Семецкий возился с никак не желавшими закрываться воротами, Макар оттащил тяжелый ящик волоком до тамбура главного входа. Когда Юрий, наконец, справился со стальной дверью, Макар заметил черный густой шлейф, что тянулся из-за горы контейнеров, защищавших станцию вот от таких ветров. Он похлопал Семецкого по плечу:
– Смотри, что это?
Несколько секунд теплотехник разглядывал черный густой дым, и вдруг, бросив замок, кинулся бежать. Макар последовал за ним, нагнав лишь когда тот застыл столбом на вершине насыпи. На фоне чернильного неба, закручивая в спираль жирный черный дым и разбрасывая искры, горел один из ветряков.
Добравшись до мачт ветрогенератора, Семецкий, ловко, словно кошка, влетел по лесенке на самый верх, не забыв при этом пристегнуть карабин страховочного троса. Стянув с себя куртку, он безуспешно пытался затушить вырывавшееся из-под стального кожуха красное пламя. Лопасти продолжали вращаться с дикой скоростью, перекрывая протяжным скрежетом умирающего механизма вой бесновавшегося ветра. Макар стоял у подножия ветряка и, прикрыв глаза от яркого пламени, понимал, что дело – дрянь. Генератор уже не спасти. Ветер, гнавший шум волн и почти доносивший морские брызги даже сюда, раздувал огонь сильнее с каждой секундой.
– Слезай! Сгоришь! – сложив руки рупором, кричал Макар Семецкому.
Но тот, не обращая внимание на крики, хлестал уже полыхавшей огнем курткой раскалившийся до бела корпус генератора. Как вдруг одна лопасть с громким хрустом отлетела в сторону, разлетевшись алыми брызгами по камням. Оставшиеся лопасти продолжали быстро вращаться, мачта задрожала, стала раскачиваться, как маятник.
С громким хлопком генератор вместе с пропеллером сорвало с крепления, лопасти, встретившись с металлом мачты, брызнули щепками стеклопластика. С протяжным стоном конструкция вышки сложилась пополам. Дико закричал Семецкий. Его отбросило огненной вспышкой на длину страховочного троса и, как мячик на резинке, с размаху ударило об останки мачты.
Макар наблюдал все это огненное безумие, стоя чуть в стороне от основания ветряка. Он боялся. В его памяти тут же вспыхнул едва забытый огненно-красный «гриб» ядерного взрыва, разделивший его жизнь на «было» и «стало». Он зажмурился, но все так же видел пламя сквозь веки. Справившись с собой, он, обжигаясь, полез наверх, подтянул окровавленного и обожженного Юрия.
Пропустив свою веревку сквозь ступени и обернув дважды, привязал за пояс Семецкого. Затем перерезал его страховочный трос. Увлекаемый грузом паракордовый шнур скользнул убегающей змеей меж пальцев. В последний момент Макар едва удержал тяжеленного, несмотря на худобу, мужика, в полуметре от земли. До станции он тащил его волоком.
Ашот позвал в ассистенты Жанну и, выгнав остальных из медблока, занялся Семецким. Маша, заливаясь слезами, обрабатывала ссадины и ожоги на лице Макара. Затем бинтовала руки – обжег веревкой, когда ловил Юрия. Сам того не заметив, он полез на ветряк без перчаток.
Операция длилась довольно долго. На часах был час ночи, но никто не спал. Иван Сергеевич сидел на стуле у двери медблока, сняв очки, он постоянно тер их платком. Подслеповато рассматривал и так чистые линзы на свет лампы, надевал, морщился, снова снимал и чистил. Васильев, какой-то взъерошенный, нервно мерил шагами коридор то в длину, то в ширину. При этом бросая недобрые взгляды на Макара.
А Макару было все равно хотя бы потому, что он ни в чем не виноват. И вообще, он ужасно устал. Глаза горели, веки были тяжелыми, словно чугун. Проснулся он, лежа на кушетке у медблока. Его накрыли одеялом и под голову подложили подушку. Вышел уставший Ашот и, стянув с лица хирургическую маску, плюхнулся рядом. Все всполошились, окружив врача.
– Ну как? – поинтересовался Васильев.
Ашот, зажмурившись, потер огромной ладонью лицо:
– Открытый перелом левой руки, три сломанных ребра. Ожоги обеих рук, лица. И пришлось ампутировать правую ушную раковину. Наверняка сотрясение. Жить будет.
Макар проснулся в своей кровати, открыл глаза: часы на стене показывали десять минут первого. Жалюзи на окнах-иллюминаторах показывали «день», но погода за ними решила как-то иначе, и было темно. Его не поднял Васильев на физподготовку и тому подобное. Не отправили мыть посуду. Макар потянулся под одеялом, прогоняя сонную хмарь и вспоминая произошедшее вчера. Сходили, понимаешь, дерьмеца вывезли.
Придя на кухню, Макар обнаружил всех за столом, уставших и не выспавшихся. Ему дали овсянки на молоке и с сахаром, налили обжигающе-горячего, пахнущего земляникой чая. И вот, он ел вкусную кашу, обжигался чаем, дул на стакан и снова обжигался. Слушал, о чем говорят взрослые, обсуждают происшествие, интересуются здоровьем Семецкого, хлопают его самого по плечу, пододвигая банку сгущенки и галеты поближе. Макар вливался в бурлящее вокруг, ощущая себя не лишней частью, но целым. И вот, в какой-то момент, Макар почувствовал себя хорошо. Нет, не так – отлично!
В сердце, глубоко-глубоко, шевельнулось то знакомое теплое
