А это что? Вот, казалось бы, совсем ненужное, но хозяйственность, привитая Дедом, отозвалась. Стоило только заметить что-то длинное и почему-то горбящееся, накрытое огромными кусками брезента, шкурами и даже пластиковыми коробами. Чего тут прячут, а?
– Е-мое… – протянул Макар.
Семецкий, романтик в душе и полярник, родившийся не в свое время, как-то рассказал о такой штуке. Специальная полярная яхта, с динамическим корпусом, созданная по принципу «яйца», как у ледокола. Такую штуку лед не ломает, выкидывает наверх. Закрытый кубрик, от носа до кормы, чтобы внутрь ни ветра, ни снега. В нормальное время на такой даже электричество вырабатывалось за счет подвижных частей-бортов, находящихся в постоянном движении. И водомет был, в помощь парусам, устанавливаемым на убирающихся мачтах, а паруса из такой интересной ткани, что не мокла и не смерзалась в кусок ледышки. Для, сука, экстремалов, желающих получить много-много славы, в одиночку ходя на Северный полюс. Вот людям жилось хорошо, а? Как его там звали… ну, вспоминай! Точно, Федор Конюхов. У него вроде такая же штука была, да-да. Юра говорил. Интересно…
Макар задумчиво смотрел на разложенный брезент со шкурами и неожиданно кое-что понял. Кое-что важное, пусть и оставленное на потом, когда отступит эта чертова усталость, когда в глазах перестанет темнеть.
«Еда».
– Согласен, – проскрипел Макар и пошел к юту.
До носа Макар смог добраться через полчаса, иногда останавливаясь и переводя дух, отсиживаясь, ожидая, когда голова перестанет ходить ходуном. Краем глаза успел заметить пропавшее желтое пятно, чуть позже поняв – от прожектора.
На носу, почти превратившись в снеговика, дождался следующей вспышки, случившейся через час. Без подсветки, выхватившей канаты, рисковать и идти не хотелось. На открытое и освещенное место Макар вышел не торопясь, подняв руки и поворачиваясь, показывая себя, спину и бока. С той стороны, выждав, когда снег успокоится, поморгали фонариком. Хорошо.
Канаты тряслись, их кидало из стороны в сторону, но он шел вперед, стараясь не глядеть в пучину под ногами. Меньше суток назад Макар оказался здесь с четырьмя людьми. А сейчас, как ни крути, не мог бы ответить – живы ли они или все же мертвы? Яга погибла, но на ее тело Макар не наткнулся, когда шел назад. Шаб пропал. Грека он обнаружил и убил еще раз. Василий? Его он тоже не видел.
С этой-то мыслью Макар и перевалился на относительно спокойную корму ледокола.
– Живой никак? – подивился Савва, рассматривая еле сидящего Макара.
– Типа того.
– Ну, пошли, соколик, будем разбираться – что да как дальше с тобой делать.
– Как интересно, – вздохнул Макар, – вот вроде бы все уже встало на свои места, когда на том берегу договаривались, а тут вдруг…
– Рот-то прикрой, – буркнул безопасник, явно стараясь не смотреть на смертника, – и делай чего велено.
– Куда идти?
– Туда!
«Атакуем?»
«Ждем»
«Могу сделать…»
От предложенного Макару поплохело. Объяснить словами Живой не смог, закинул картинку, показал, как из собственной руки Макара вылетает наполовину острое, наполовину зазубренное лезвие. Белое, костяное и блестящее. Выращенное из кальция скелета и прячущееся рядом с обычными костями. Макар вспомнил, что эта самая рука ни с того ни с сего, совсем недавно полыхала огнем.
«Нет»
«Поздно будет».
«Хорошо»
Живой успокоился.
Снова лестницы и коридоры живой громады, перекатывающейся с волны на волну, подрагивающей корпусом. Спина Саввы впереди, после нее, загораживая вид, две спины конвоиров и еще двое идут позади.
Теперь они шли вниз. Пару раз ему казалось, что там, за сталью бортов, хорошо слышно, как трутся льдины, иногда шкрябая по ледоколу. Накатывала непонятная тоска, а цвета вдруг набухали красно-ало-багровыми оттенками, пульсирующими и отдающими в ушах тяжелым ритмом огромной ударной установки.
«Живой?»
Наверное, лучше бы было остаться там, на рыбзаводе, прыгнуть за борт, предварительно размолотив руки об борт, или, добравшись до машинного отделения, найти основные распределительные кабели и ухватиться за один, электричество же дали…
«Живой?»
Тоска накатывала и давила-давила-давила, сжимая душу в ломающих объятиях, добиралась через позвоночник в голову, скручивала винты стального обруча с острыми зубьями, режущего разум и волю, пробираясь в нервные окончания, раскаленными иглами протыкая и стараясь сбить с шага, уронить на палубу, скрючить и оставить умирать в судорогах, стянувших мышцы и выгибающих голову к лопаткам, до самого громкого щелчка в жизни, щелчка лопающегося позвоночника. И…
– Держите его!
О, а это же доктор!
– Сюда, сажайте, нет, класть нельзя, не все готово! Савва, я же просил предупредить заранее, а не входя с ним сюда!
Класть? Что именно… а его, а зачем?
Мир закрутился, мазнул невозможно яркими светильниками, заставил зажмуриться.
– Вы вкололи ему препарат, что я дал?
Да ну?!
– Нет. Ему стало плохо уже по дороге.
– Вы идиот, Савва, Вы знаете?
Щелчок. Что это такое? Верно, предохранитель.
– Вы…
– Пулю в лоб?
– Савва, вы не понимаете, вырвалось, вырвалось же…
– Не понимаю, конечно. Особенно когда меня хотят обмануть, вот как сейчас. Думаете, не понимаю, зачем вам вот это все? Вы же срезать хотите паразита с Северова и посадить на себя… С головой у вас вообще не все в порядке.
– Вы…
– И что тут у нас?
А это же Бьярн, не иначе. А где Аня?!
– Доктор, а что вы задумали?
Вот и она.
– Кажется, я знаю, Энн, – ответил Бьярн, – доктор хочет себе немного твоего друга. Самую чуточку, чтобы не умереть от рака.
– Та, та! Хочу, и что?!
– Да ничего. Савва, отдай оружие старшему своего наряда и жди меня в своей каюте.
– Вы…
– Все ушли? Энн, за тобой караулить вход и руки этого гаденыша, как дойдет до дела. Начинайте, доктор.
– Что?!
– Срезайте паразита с его затылка. И потом пересадите мне, да-да, вот только не надо делать такое удивленное лицо, все хотят жить вечно. Вам помочь? Положить его, зафиксировать, подкатить необходимые препараты? А почему вы его не зафиксировали, кстати, он под чем-то?
«Все сделал»
Что?
«Что?!»
Он знал. Чувствовал. Ощущал. Всем своим телом, особенно правой рукой, горевшей огнем нестерпимее остального. Так вот почему вдруг стало плохо, накатило и чуть не бросило в обморок.
«Хорошо»
Все так, как он сказал Живому. И тот все понял, все сделал, вырастил внутри него, Макара Северова, уже бывшего кем-то… Иным, настоящее оружие. И время как-то интересно бежит, замедлилось, течет еле-еле, как замерзшая соляра из канистры, нехотя так, лениво-тягучей струйкой. Вон по полу сквознячок из воздуховода едва-едва заставляет лететь белую нитку, оторвавшуюся от бинта, наверное. Та, как гусеница, миллиметр за миллиметром движется к ножке стула. Нитка… сквозняк… время…
«Жить. Мы – Живой!»
Мы – Живой.
– Мы – Живой!
Тук-тук-тук…
Макар поднял голову и уставился на доктора, открывающего и открывающего рот жутко удивленной буквой «о». А он-то как удивился, Макар Северов, когда понял – на фига его сюда притащили.
Васильев как-то сказал, смешно так: договариваться нужно на берегу. На этом, не посередь реки и не на противоположном. А здесь. Вот и договорились, блин. Ничего, форс-мажор
