С первого дня начались жесткие проблемы с математикой, а следом за ней поплыло уже и все остальное. И я думал: «Если я не понимаю математику, эту «царицу наук», как они говорят, значит, не понимаю все предметы». Ну и все, я окончательно забил на учебу. Просто начал сливаться каждый день.
Хотя у нас там была, например, офигенная училка – Марина Александровна. Она преподавала русский язык и литературу. Просто гениальная женщина! У нее была какая-то своя методика, и я сидел на ее уроках, открыв рот. Как же интересно она рассказывала! Как никто умела заинтересовать. А ее мать вела у нас МХК и музыку. На этих уроках мы, правда, засыпали, но сейчас не об этом. Марина Александровна была очень крутая! Жаль, что я так поздно ее встретил, думаю, если бы классе в шестом, мог бы хотя бы книги начать читать. Увлечься. А в девятом классе уже не начал, с русским тоже особого прогресса не произошло – как делал в каждом слове по три ошибки, так и продолжал. Если раньше я думал: «Рано, потом нагоню», то теперь размышлял так: «Все, уже поздно. За один год невозможно выучить все и нагнать». Поэтому плыл себе и плыл по течению – будет то, что будет. Не допускают к ОГЭ, ну и хорошо, все равно не сдам, чего зря позориться. А если бы серьезно об учебе переживал, точно бы тронулся умом. Меня больше волновало мое место в жизни – есть ли оно? Или я так и буду вечным странником, который не знает, где его дом?
Я тогда решил, что останусь на второй год, и вот его уже реально кину на то, чтобы учиться. А пока – бесполезно. Я не понимал, как преподает математичка, не мог сообразить, что она вообще говорит. Ладно, старые темы – через раз худо-бедно что-то там еще вспоминал. Но новая информация в голову совершенно не заходила. Материал она давала на непонятном мне языке – было такое чувство, что сижу и слушаю урок на китайском. Куча терминов, специальных слов. Я только глаза таращил: «Что, блин?! Ладно, посижу пока, учебник полистаю». Она считала, что математика у меня на уровне третьего класса. А тут сразу девятый! Это просто взлом мозга.
По английскому я тоже не мог с места сдвинуться – точно такая же абракадабра. Мы с англичанкой договорились о том, что буду просто тихо сидеть на ее уроках и за это получать свои тройки. То есть «удовлетворительно» она мне ставила просто за то, что я не «взрываю» класс. Поначалу она еще что-то пыталась сделать – давала мне простые тексты переводить, для первого года обучения буквально, еще что-то предпринимала. Но потом поняла, что совсем никак. Максимум, чего от меня можно добиться, это чтобы я не мешал заниматься другим. Потому что до нашей договоренности я просто срывал уроки. Хихикал, ржал как больной, перебивал ее, включал музыку на всю громкость, разговаривал с соседом по парте. Ее, конечно, бесило. А я и сам не знаю, зачем так себя вел. Наверное, от отчаяния.
– Гынжу! – она краснела от ярости. – Завтра родителей в школу!
– У меня родителей нет, – я смотрел на нее с вызовом.
– Приводи директора детского дома, воспитателя. Кто у вас есть?
– Окай, – я не спорил, соглашался. И никого, конечно, не приводил.
Но один раз директор детского дома вместе с заместителем все-таки пришли по моему поводу в школу – их официально вызвали. Сам Виктор Яковлевич и еще Светлана Борисовна. Это было в конце учебного года, когда меня готовили на отчисление. Большие начальники вместе с директором школы закрылись в его кабинете, а меня посадили в коридоре ждать конца этого совещания. Правда, я так и не узнал, о чем они говорили и чем все закончилось: сначала сидел в коридоре, ждал их, ждал, потом оказалось, что все это занимает слишком много времени, поэтому я просто встал и пошел гулять. Надоело сидеть в коридоре.
Но это было уже в финале. А вначале, в сентябре, я еще ходил на все занятия. Потом постепенно стал все больше и больше пропускать – все равно ничего не понимал. И где-то перед Новым годом окончательно забил на школу – на уроках фактически не появлялся. Если поначалу сидел, писал на уроках, старался что-то запомнить и, когда надо, ответить на вопросы, то потом, если и писал что-то, то чуть ли не левой ногой. Надоест – поставлю точку и сижу, смотрю в потолок, ничего не делаю. Сижу, листаю ленту ВКонтакте, потом выйду в туалет, потом – покурить. Вернусь, все, урок уже закончился.
– Гоша, где ты был?
– В туалете, – отвечал я вежливо, – простите, живот заболел.
С весны я окончательно перестал появляться на уроках – целыми днями гулял. Выходил утром из детского дома вместе со всеми, шел в школу – надо же было сказать одноклассникам «привет!», руки пацанам пожать, покурить с ними, постоять, поразговаривать. А потом – бззззз, звонок!
– О, пацаны, у вас урок! Давайте, дуйте. А я пошел.
И гулял. Ехал в центр, шатался по Москве, изучал город. Открывал для себя новые места. Думал о жизни. Я везде ходил один, никого за собой не тянул и прогуливать друзей не подбивал. Если им надо – пусть учатся. Конечно, мне все говорили одно и то же:
– Гоша, ты проебываешь школу!
И друзья говорили, и одноклассники; и учителя, и сам директор детского дома – только другими словами.
– Я знаю, – отвечал я, и на этом наш разговор и заканчивался.
Что будет дальше, я не понимал. Просто надеялся, что меня оставят на второй год. Не знал, что школа наотрез отказалась это делать, и думал, что уж в следующем-то году я реально начну заниматься. К нам в детдом в конце учебного года как раз начали приходить всякие студенты-волонтеры, которые бесплатно занимались репетиторством. Еще у нас появилась новая воспитательница Елена Васильевна – она раньше математичкой работала, когда еще школа была у нас в детском доме. И она тоже с нами занималась бесплатно. Я сам себя успокаивал тем, что теперь-то возможности есть, со следующего года реально буду учиться.
Елена Васильевна в тот же год попробовала позаниматься со мной, чтобы время не терять.
– Гоша, давай, – настаивала она, – несколько месяцев осталось, подготовлю тебя к ОГЭ. На тройку сдашь!
– Елена Васильевна, простите, – отвечал я, – вообще в голову ничего не лезет. Сейчас я реально не хочу вникать.
– А чего хочешь-то? Времени уже практически
