Здесь, в камыше, много лет гнила ничейная лодка. Подвыпивший рыбак бросил ее, и она осталась в плену стеблей. При сильном ветре дрейфовала, распугивая уток, тычась носом в разные стороны, будто искала хозяина.
Подростка в лодке заметил кто-то из малышей. Восхищенный детский крик быстро сменился испуганным: Федю увидели взрослые. Он таращился в небо, а тем временем лодка, обретшая владельца, поступила так же, как многие люди, осуществившие выстраданную мечту: она начала тонуть.
И все бы ничего, но он вывел ее на открытую воду.
Быть может, мальчик задумывал пересечь озеро или хотел порадовать суденышко, выпустив его на свободу. Как бы там ни было, теперь они болтались вместе, лодка и Федя, над четырехметровой глубиной, и на триста метров вокруг не было ни души.
Первыми среагировали ныряльщики. Пятеро рванули к нему, пока взрослые бежали по берегу. Федя приветственно замахал руками под нарастающий женский визг: даже издалека все увидели, что с каждым его движением вода рывками подбирается к краю ветхой посудины.
Заметалось между взрослыми паническое: звоните врачу! Уже было понятно, что не успеют ни по берегу, ни вплавь, но оставалась надежда вытащить тело.
Внезапно Федя выпрямился.
Лодка вздрогнула и разом, словно ее дернули снизу за несуществующий якорь, провалилась в желтую глубину.
За миг до этого мальчик с ловкостью акробата шагнул на борт, что-то проорал и бултыхнулся в воду, подняв тучу брызг. Когда его увидели снова, он с поразительной быстротой плыл к берегу, молотя руками. Не прошло и пяти минут, как Федя выбрался на песок.
Тревога, ужас, сочувствие – все было сметено гневом. Он издевался над ними! Ему не грозила опасность!
Маятник качнулся обратно. Амплитуда негодования была равна амплитуде страха, который они испытали, вообразив сына Буслаевых мертвым. То тут, то там вспыхивали предсказания: а если бы утонул кто-то из детей, плескавшихся на мелководье, пока родители пытались спасти мерзавца? А вдруг у ныряльщика стало бы плохо с сердцем? Несбывшиеся вероятности маячили так близко, что казались почти осуществившимися.
– Из-за тебя дети едва не погибли! – крикнули в лицо Феде.
От расправы его спас алкаш Воркуша. Воркуша проспал все события и приковылял, когда в умах инициативной группы созрела мысль о правосудии, под которым почти всегда подразумевается физическая расправа. Он поводил носом и озадаченно спросил, попав точно в паузу:
– Это вас дурачок в дураках оставил?
Нюх человека, которого часто били, не подвел старика. Сначала один, потом другой неуверенно засмеялся. «Чего с дурака взять, в самом деле», – пробормотали рядом. Смерч вильнул хвостом и растворился в небесах, не оставив за собой страшных разрушений. Вокруг Феди вместо пугающей толпы образовались хорошо знакомые люди.
Многие в глубине души были признательны Воркуше, что не помешало им прогнать старого алкоголика, ибо порядок есть порядок.
Об этом происшествии Кире рассказали случайные люди, когда она шла на занятие, и учительница в волнении ускорила шаг. Молва не донесла подробностей, и ей оставалось только гадать, сильно ли испугался Федя.
Она подозревала, что он часто убегал купаться тайком от родителей. Может, увязывался за старшими мальчишками. Ее уверяли, что парень добрался до лодки самым коротким путем, сквозь камыш, но Кира не сомневалась, что он зашел в воду со стороны пляжа.
Дверь открыл Буслаев. Лицо его было странно сытым, будто он объелся борщом.
– А, это вы. Что-то случилось?
Кира с недоумением покосилась на трость с круглым набалдашником в его руке.
– У нас сегодня занятие, Алексей Викентьевич.
Алексей Викентьевич выглядел как человек, которого застали врасплох.
– Видите ли, какое дело… – Он зачем-то взял ее за рукав. – Федя сегодня испытал большое потрясение. Его нервная система не справилась. Он долго рыдал, а потом уснул.
Кира не ответила, и, проследив за ее взглядом, директор музея увидел в окне собственного сына.
– Проснулся… – бесцветным голосом сказал Буслаев.
– Так мы можем провести занятие?
– Конечно… Почему бы и нет.
Он неохотно выпустил ее руку.
Федя сидел с чужим отстраненным лицом, словно, пока его не было, кто-то другой занял его тело.
– Ты сегодня набедокурил, – с нейтральной интонацией сказала Кира.
– Я-а нет. Я хо-отел покататься в лодке.
– Попросил бы папу, покатались бы вместе.
Мальчик не ответил. Что-то с ним было не в порядке, очень сильно не в порядке. Испугался воды? Наказания? Кира попыталась найти правильные слова.
«Мы беспокоились за тебя».
«Хорошо, что все обошлось».
«Слава богу, ты умеешь плавать».
Не то, все не то. Он преодолевал озеро, карабкался, пыхтя, через борт, продирался через заросли, цепляясь за пучки камыша… Греб ладонями и до последнего оставался в дырявой посудине.
– Мне жаль, что твоя лодка утонула, – сказала она наконец.
Он всхлипнул и все-таки не выдержал, заревел, подался к ней, уткнулся куда-то в живот, и Кира сочувственно погладила его по спине. Мальчик дернулся, как рыба, почувствовавшая во рту крючок, и зашипел.
– Господи, Федя! Что случилось?
Он вскочил, и по тому, как сморщилось его лицо, она вдруг догадалась.
– Покажи, – тихо сказала Кира.
Федя смотрел куда-то вбок.
– Покажи, – шепотом повторила она.
Он повернулся к ней спиной и задрал рубашку.
Шаги в коридоре были легки и почти беззвучны, но Шишигина расслышала их и успела встать прежде, чем распахнулась дверь. Будь она заперта, гостья, кажется, выбила бы ее.
– Это они. – Кира тяжело дышала, как после долгого бега. – Это они!
Шишигина приопустила морщинистые веки. Открыв глаза, тяжело вздохнула, словно реальность за этот миг могла прийти в соответствие с ее ожиданиями, однако не пришла. Опустилась в кресло, тщательно расправила манжеты.
– Выражайтесь яснее, Кира Михайловна.
– Они бьют его! – выкрикнула Кира в бесстрастное лицо. – Ваши драгоценные Буслаевы, лучшие люди города, интеллектуалы, художественные натуры. Великолепный музей, история родного края, забытые предметы старины… Он весь в синяках! Мухи не обидит… беззлобный дурак! – Из горла вырвалось сухое рыдание. – А вы! Вы сидите здесь, как будто все в порядке, и весь ваш проклятый город стоит на… Музей, черт бы вас побрал! В подвал, они в подвал его сажают! Вас хоть раз запирали в холодном подвале?
– Оставим мою биографию в стороне. Ты, надо думать, уже обратилась к этим загадочным людям, которые работают в детской комнате милиции?
– Обратилась. – У Киры от ненависти едва не свело скулы.
– И позвонила в органы опеки?
– Позвонила.
– Ты ж мой юный пассионарий!
Шишигина полусочувственно, полуиздевательски покачала головой.
С минуту Кира смотрела на нее без выражения, затем придвинула стул и выдернула из стопки лист бумаги. С одной стороны он был исписан, но это сейчас заботило ее меньше всего.
– Что это, стихи? – удивилась директриса.
– Я увольняюсь. – Если бы слова могли силой ярости трансформироваться в предметы, сидящую напротив женщину изувечило бы камнем.
– Чушь собачья.
– Я увольняюсь, – с ненавистью повторила Кира, оставляя шариковой ручкой на бумаге рваный след. – Думаете, я могу остаться среди вас? Учить детей как ни в чем не бывало? – Она подняла взгляд на Шишигину и выплеснула то, что носила в
