Старик глубоко затянулся.
– Ну, двинулись эти, с топорами: морды отупевшие, зенки стеклянные. Только слышно: хрусть-хрусть, хрусть-хрусть по снежку. Господи, думаю, спаси нас, грешных! И тут, значит, пальнули.
– Как пальнули?
– Оглушительно! Бабахнуло так, что все присели. На лицах одна мысль: милиция прибыла! Хвала засранцам – раз в жизни вовремя. Мясники встали разом, как кони, а милиция почему-то молчит. И вдруг началось: трах, бабах – искры падают, уши заложило!
– Фейерверк… – изумленно протянул Макар.
– Молодец, догадливый! Все взрывается, трещит, а самих огней толком не разглядеть, небо-то светлое. Пока стреляло, все стояли по стойке смирно, а как закончило, никто не шелохнулся. Окаменели. Ждут чего-то, а чего – никто не знает. Но если кто крикнет «режь», начнут резать. Вдруг забирается на прилавок с фейерверками баба в пуховичке, и все видят, что это учительница. А ну, кричит, разошлись по домам, болваны!
Старик удивленно покачал головой.
– И ведь не сказать что орет, со стороны посмотреть – даже не напрягается, а разлетелось по всей площади, аж пес про свои причиндалы забыл. Должно быть, их в институтах этому учат. С таким выражением у нее получились эти «болваны»… Мясники стоят, мнутся, вроде как сами не понимают, что случилось и куда теперь идти. Учительница с прилавка спрыгнула легко, как девчонка, сумку свою с мандаринами подхватила и пошла по проходу. Лицо надменное! Возле Истомина, Пашкиного товарища, задержалась. Я уж думал, сейчас объявит, что у его оболтуса двойка по поведению – для полноты картины, так сказать. Но он и без этого подпрыгнул и, значит, как мальчишка пищит: «Разрешите с сумкой помочь, Кира Николаевна». А она ему в ответ холодно: «Кира Михайловна». И мандарины свои протягивает.
Ну и все враз закончилось. На другой день разобрались, где кто торгует. О том, что накануне чуть не поубивали друг друга, никто не вспомнил, как не было.
– Надо думать, Гурьянову больше никто не называл Кирой Николаевной, – сказал Илюшин.
– Ни одна живая душа, – заверил старик. – Запомнили ее имя-отчество крепче, чем свое.
– А какая у вас надобность была на рынке? – полюбопытствовал Макар.
– Веничком хотел разжиться, попариться в баньке на праздник.
Илюшин двинулся дальше. Активная дамочка, нехотя признал он. Решения принимает быстро, мыслит небанально. М-да…
Интуиция подсказывала, что они с фотографом связаны, но пока никто даже не намекнул на эту связь.
2Утром, спустившись с чердака, Марта обнаружила привычную картину. Бабка всхрапывала, свесив руку с кровати. Бутылка закатилась под стол. К тяжелому духу примешивался посторонний запах, тоже дрянной: забытые на ночь щи обидчиво пузырились в кастрюле. В холодильник не убрала бабка, а шинковать капусту снова придется Марте.
Она проветрила комнату, вылила скисшую дрянь. Ломоть белого хлеба, смазанный маслом и густо посыпанный сахаром, положила на комод – съест по дороге.
Перед уходом Марта провела ревизию холодильника. Помидорного рассола оставалось на два пальца – вот и славно, не придется лезть в погреб. Можно было бы оставить старую хрычовку и без рассола, но Марта предвидела, что Галина потащится за новой банкой и, как пить дать, свернет шею, загремев с крутой лестницы. Господь хранит пьяных лишь для того, чтобы они помучились с бодуна, а на похмельных ему плевать.
Каждый раз, когда Галина принималась орать гадости про отца, девочка клялась себе, что утром выльет рассол в унитаз. Бабка грохнется в погреб и сломается пополам!
Останавливало ее, среди прочего, одно понимание, которым она ни с кем не могла поделиться. Марта умела видеть несбывшихся людей.
Сбывшаяся бабка ставила на стол бутылку, словно давила прессом несуществующих чертей, по утрам мутно глазела вокруг, ворочалась, охала, без конца врала, занимала у соседки денег и называла ее дурой; пахла кислятиной; готовила хоть и вкусно, но ужас как грязно – свинья из корыта чище ест. У несбывшейся бабки голос был звонкий, она бранилась весело, без злобы, и с соседками ругалась, но потом шла мириться и приходила пьяненькая, добренькая; варила щи, подворовывала муку на хлебозаводе, любила брать на руки плачущих ребятишек – они у нее сразу успокаивались.
Или Валя Домаш. Валю перекорежило так, что не узнать. Несбывшаяся носила длинную золотую косу. Выглядела как девушка, то есть обычная девушка, а не то, что сейчас. У нее был голос!
Иногда сквозь получившегося человека просвечивал тот, другой. Как-то раз на чердаке Марта нашла тряпичную куклу с глазами-пуговицами – страшную как черт, криворучка шила, – и положила на стол возле пьяной бабки, прикорнувшей, как обычно, щекой на скатерти. Расчет был на то, что, проснувшись, Галина узреет страшилище и завопит.
Бабка приоткрыла глаза. Сонный взгляд остановился на кукле.
– Анечка… – совершенно трезвым голосом сказала она. – Где ты, маленький?
Черты лица поплыли, сквозь них белой кувшинкой, всплывающей через муть на поверхность болота, проступила нежность. Марта замерла. Глаза бабки закрылись, и через минуту раздался храп. Тогда Марта бережно взяла тряпичное страшилище и унесла на чердак, прижимая к груди. Вещи, умеющие проявлять несбывшихся людей, очень редки.
Ее деревянная лошадка из таких.
Надо похвастаться перед Валей! Та не станет задавать лишних вопросов. Быть может, у нее найдется свободное время, и тогда они будут валяться прямо на теплых половицах возле окна и листать какую-нибудь смешную книгу. В прошлый раз Валя притащила огромный том в серой обложке. Марта решила, что ее ждет ужасная скучища, но внутри оказались черно-белые комиксы, совсем короткие. Марта так хохотала над ними, что на шум прибежала заведующая и разогнала их. Как же звали художника… Имечко – словно бульдога стошнило.
Хлопнула дверь, и вскоре Марта была далеко.
– Песок из обуви вытряхни! – приказала библиотекарша, едва посетительница шагнула через порог.
– А читательский билет вы у меня не спросите? – смиренным голосом осведомилась Марта.
– Вытряхнешь, тогда и спрошу.
Кикимора! Серьги золотой струйкой льются на плечи, на вязаной кофточке цветет искусственный ландыш, а все равно видна сущность ее вредная, болотная.
Инга Валерьевна недолюбливала Марту. И почему! Из-за дурацкой ошибки: при первом знакомстве Марта недослышала ее имя и на всю библиотеку назвала Рындой Валерьевной. Откуда ей было знать, что от зычного окрика кикиморы в болоте дохнут пиявки… «Рында» приклеилась намертво.
– А Валя сегодня работает?
– Не кричи! Мешаешь посетителям.
– А Валя работает? – шепотом повторила Марта.
Рында поджала губы.
– Валентина Петровна! – негромко позвала она.
Если ей и ответили, Марта не услышала. Она приподнялась на цыпочки, пытаясь рассмотреть в зазорах между книгами знакомую фигуру.
– Идет она, идет, – сказала Рында, раздражаясь непонятно отчего.
Увидев девочку, Валя просияла.
– Инга Валерьевна, мы на минуточку, можно?..
«Просит она! – сердилась
