Кеннан приехал в Москву, когда шла корейская война и антиамериканская кампания достигла апогея. Он поразился откровенной враждебностью к Соединенным Штатам. К Сталину он не попал. Вождь больше не принимал американских послов. Даже те, кому раньше разрешалось общаться с дипломатами, исчезли.
Кеннану особенно было обидно, что советские власти так пренебрежительно относятся к человеку, влюбленному в Россию. Кеннан с нежностью описывал жизнь русского народа и замечал, что «Россия у него в крови», что он ощущает «какое-то таинственное родство с Россией, которое я не мог бы объяснить даже самому себе».
Приезжавших американцев в Советском Союзе поражало почти все. Одна американка, вспоминает Ребекка Мэтлок, жена другого посла США в Москве, удивлялась тому, что в Советском Союзе повсюду бордовый плюш — из него шьют платья, портьеры, им обиты стулья в театре, накрыты постели в гостинице. И запах: смесь мокрого меха, вареной капусты, дешевых духов и пыли…
А вот Кеннану нравилась Россия. В июле 1952 года он описывал патриархальную жизнь на садовых участках на окраинах Москвы:
«Все происходит как-то интимно и непринужденно: стучат молотки, поют петухи, козы пасутся на привязи, босоногие женщины окучивают картошку, маленькие дети играют, семьи сидят за грубо сколоченными деревянными столами в садах под фруктовыми деревьями. Матушка Россия, забытая ради детских индустриальных фетишей раннего периода коммунизма, кажется, вновь распространяет свое тепло на человека. И только американский посол изолирован, как будто невидимой стеной, от общего благотворного влияния природы и общения человека с человеком».
«В Джордже Фросте Кеннане, — как выразился один историк, — пресвитерианский церковный староста сосуществовал с геополитиком бисмаркского толка».
19 сентября в западноберлинском аэропорту один из журналистов поинтересовался у американского посла, как ему живется в Москве.
— Когда началась война, я работал в американском посольстве в Берлине, и нас интернировали, — откровенно ответил Кеннан. — Так вот в Москве к нам относятся примерно так же, как нацисты относились к интернированным дипломатам. Разница лишь в том, что в Москве мы можем выходить из дома и ходить по улицам под охраной.
26 сентября 1952 года «Правда» обвинила американского посла во лжи. Разговор Джорджа Кеннана с журналистами стал желанным поводом для того, чтобы избавиться от неудобного американского посла.
28 сентября министр иностранных дел Вышинский отправил Сталину на утверждение проект ноты, подготовленной в МИДе. Получив согласие вождя, 3 октября Вышинский пригласил американского поверенного в делах и вручил ему ноту:
«Господин Кеннан на аэродроме Темпельгоф в Берлине перед представителями западноберлинской печати и американскими корреспондентами сделал заявление, в котором допустил клеветнические, враждебные в отношении Советского Союза выпады, что является грубым нарушением общепризнанных норм международного права. Советское правительство считает необходимым заявить, что оно рассматривает господина Кеннана как нежелательное лицо — persona non grata — и настаивает на немедленном отзыве господина Кеннана с поста посла Соединенных Штатов Америки».
Временный поверенный не согласился с тем, что заявление Кеннана является лживым и враждебным. «Я добавил, — пометил Вышинский в записи беседы, — что не намерен вступать с поверенным в делах в дискуссию…»
Кеннан полагал, что советские власти припомнили ему одну старую историю.
Американское посольство занимало жилой дом № 4 на Моховой улице, построенный академиком Иваном Жолтовским в стиле итальянского Ренессанса и известный как «дом с колоннами». Утром 9 мая 1945 года у здания посольства собралась большая толпа. Москвичи приветствовали союзника по антигитлеровской коалиции. Кеннан забрался на постамент перед зданием посольства и произнес короткую речь:
— Поздравляю с днем общей победы. Желаю успехов нашим советским союзникам.
В гости к Кеннану пришел американский журналист Ральф Паркер с женой. Квартира посла находилась на пятом этаже, и с балкона было хорошо видно, как москвичи отмечают победу.
Паркер сказал:
— Какой замечательный день!
— Да, — согласился Кеннан, — но у меня печальные мысли.
— Почему? — удивился Паркер.
— Эти люди так много выстрадали, что думают, будто окончание войны устранит все их беды. Слишком много надежд. А возникнет множество проблем. Пройдет немало времени, прежде чем материальные условия жизни станут лучше…
Через четыре года Ральф Паркер издал книгу «Заговор против мира», в которой выступил против Запада на стороне сталинского режима. Эпизод на балконе он изобразил иначе. По его словам, Кеннан, скрипя зубами, произнес:
— Ха! Они празднуют и не понимают, что настоящая война вот-вот начнется!
Вот тогда, решил Кеннан, его зачислили в разряд злейших врагов. Но, похоже, дело было в другом.
15 декабря 1952 года Сталин в присутствии членов президиума ЦК принял руководителей министерства госбезопасности. Речь шла о ходе реорганизации МГБ.
— Главный наш враг — Америка, — объяснял Сталин. — Но основной упор нужно делать не, собственно, на Америку. Нелегальные резидентуры надо создавать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия.
Вождь вернулся и к любимой теме:
— Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЦК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.
На президиуме ЦК в тот день рассматривались два вопроса: «О вредительстве в лечебном деле», что привело к позорному «делу врачей», и «Информацию о положении дел в МГБ СССР». Сталин раздраженно завел речь о «неблагополучии» в госбезопасности: «лень и разложение глубоко коснулись МГБ», у чекистов «притупилась бдительность».
В резолюции, одобренной президиумом ЦК, записали:
«Многие чекисты прикрываются гнилыми и вредными рассуждениями о якобы несовместимости с марксизмом-ленинизмом диверсий и террора против классовых врагов. Эти горе-чекисты скатились с позиций революционного марксизма-ленинизма на позиции буржуазного либерализма и пацифизма… не понимают той простой истины, что нельзя МГБ представлять без диверсий, проводимых им в лагере врага».
Сталин даже в старости казался крепким человеком. Впрочем, телевидения не было, и страна не знала, как именно выглядел стареющий вождь. На своих портретах он был по-прежнему молод и полон сил, хотя в последние годы постоянно болел. Когда он себя плохо чувствовал, он никого к себе не допускал. Болея, уезжал на юг. Во время второго инсульта Берия хотел его навестить. Сталин запретил. Он не только не нуждался
