Я начала задыхаться от страха, а Тайишка вообще, кажется, потеряла сознание. Я не ощущала ее присутствия, как всегда было во время ее сна. Я зажмурилась. Давай же, давай! Успокойся и переместись! Выиграй время, дай ему остыть! И очнись с уже выдранными этим жутким крючком глазами…
Слушала, как он приближается — каждый шаг равен удару моего сердца. Слышала тихий скрип решетки. Но только жмурилась еще сильнее. Все это сон, просто сон. Нет ничего сложного в том, чтобы…
* * *Я очнулась с криком, просто не смогла его сдержать. Ко мне подскочила санитарка, потом она же позвала врача. Дмитрий Александрович, вероятно, был не на смене, но я вцепилась в белый халат вбежавшей женщины и позволила себе разрыдаться. Нет ничего позорного в том, чтобы разрыдаться от облегчения. Врач поначалу опешила, но потом неловко похлопала меня по спине.
Тайишка даже в себя не пришла. Я, немного успокоившись, все же выпустила женщину из объятий и покраснела. Извинилась за истерику. Но ей было некогда долго меня утешать, она сообщила только, что все мои показатели в норме, но она пришлет медсестру, чтобы пока за мной приглядели.
Еще через полчаса я ушла в туалет, чтобы сбежать от медсестры. Там вытащила сотовый. Костя не был рад ночному звонку.
— Ты живая еще? Так чего звонишь?
— Костя, есть очень важное поручение для тебя.
— Соколова, ты там вообще охренела? Позвони родителям, друзьям — пусть они твои поручения исполняют. А я тебе никто!
В чем-то он прав. Но я пока не была морально готова к тому, чтобы впутывать в эту историю других людей. Самой бы разобраться!
— Костенька, ради нашей прошлой любви… умоляю!
— Какой еще любви?
Ну да, при расставании мы много чего друг другу наговорили. Но сейчас у меня не было выбора:
— Моей любви к тебе! Которая до сих пор еще мучает меня и не дает спокойно спать!
— Да ладно заливать… — Костя был очень нудным, но вряд ли тупым. — Ладно, говори, что там тебе нужно.
Я коротко вздохнула.
— Утром приди в больницу. Мой врач обещал, что проведет тебя. Принеси мне кофе и энергетиков — столько, сколько сможешь!
— Чего?!
— Я тебе деньги на карту сейчас перекину. Все перекину, какие есть. Умоляю!
— У тебя там совсем крыша поехала, Соколова?
— Да! А может, я умираю? Только представь себе, что я завтра умру, а ты всю оставшуюся жизнь будешь помнить, как не выполнил мою последнюю просьбу!
Кое-как его уговорила. Утром Дмитрий Александрович вошел в палату сразу с моим приятелем. Костя не подвел: он ждал врача на входе. Его завернули в полиэтиленовый халат, надели странную шапочку… и в руках у него ничего не было! Как только мы остались наедине, объяснил:
— Ничего нельзя проносить, Оль!
Я готова была второй раз разреветься, но Костя подмигнул. А потом занырнул рукой под халат, в штаны и вытащил несколько пачек кофе «три в одном».
— Вот! Теперь меня уже никто не обвинит, что я последнюю твою просьбу не выполнил.
С благодарностью взяла хотя бы предложенное. Слишком мало, но он на самом деле сделал все возможное. Напоследок взял с меня клятву, что больше ни о чем не попрошу, и поспешил слинять. Я припрятала пакетики под матрасом. Так себе спасение, долго не продержусь. А в фантазиях-то я рисовала себе ящики энергетиков…
Тайишка, когда вернулась из обморока, долго ныла. Она, видите ли, совсем не ожидала от предмета своих мечтаний такой жестокости! Я ее утешать не собиралась. Ей надо как-то бороться со страстью к некроманту, такие откровения очень даже способствуют. Да и своих забот полно — например, времени у меня не так уж и много, чтобы придумать выход. Оставалось только надеяться, что господин Шакка за время моего отсутствия остынет и согласится сначала выслушать, а потом уже пускать свои мерзкие крючки в дело.
* * *— С тобой сегодня что-то не так, — заметил Дмитрий Александрович после очередного своего выигрыша в карты. — И ночью была истерика. Не хочешь рассказать? Я плохой слушатель, но могу пригласить к тебе психиатра, если дело совсем запущено.
— Не надо мне психиатра.
— Что случилось, Ольга?
Я посмотрела на него — впервые за весь день смогла это сделать. Теперь его карие глаза уже не казались красивыми, они ассоциировались с ужасом, который я испытала.
— Дмитрий Александрович, вы все равно не поверите.
— Я вижу перед собой коматозницу-рецидивистку, которая по всем показателям совершенно здорова. Есть ли еще что-то, что может меня удивить?
Устало улыбнулась. Сил на самом деле не осталось.
— Это совсем другое. И вы не сможете помочь. Дмитрий Александрович, просто знайте, что я вас считаю самым лучшим врачом… и, кстати говоря, вы просто классный. Не смейтесь.
Он и не собирался:
— Ты… как будто прощаешься или что-то в этом духе. Что происходит? Ты чувствуешь себя хуже?
Я покачала головой. Я оптимистка, всегда такой была. Но сейчас как раз тот самый момент, когда ситуация требует объективного осмысления:
— Я чувствую себя хорошо, Дмитрий Александрович. Но после следующей моей комы… вполне возможно, что я не смогу к вам вернуться. Или вернусь не такой… боевой.
— Ты хотела сказать «наглой»?
— Да, не такой наглой. А может быть, я вернусь быстро и уже навсегда.
— Откуда такие мысли? — реаниматолог хмурился.
— Просто… предчувствие, что будут какие-то изменения.
— Тогда возвращайся навсегда.
— Постараюсь.
Я всю ночь доставала персонал, а когда у Дмитрия Александровича выдавалась свободная минутка, уговаривала его на партию в дурака. И постоянно проигрывала: с картами не везло и собраться не могла. Но в этой искусственной суматохе получалось спокойно обдумать свои планы. Я понимала, что бесконечно это продолжаться не может. Позавтракаю напоследок и усну. А там уж пусть все будет, как будет, раз неизбежно.
Глава 8
Озноб пробрал еще до того, как я открыла глаза. Вероятно, некроманту под силу и воспаление легких вылечить, если он так спокойно оставил мое тело на каменном полу. Сначала я села, подтянув дрожащие ноги под себя, а уже потом посмотрела на него. Господин Шакка сидел на стуле внутри клети и смотрел на меня привычным равнодушным взглядом. За шестнадцать часов моего отсутствия он успел не только успокоиться, но побриться и переодеться. Лицо Дмитрия Александровича, но обрамленное длинными темными волосами и слишком худое. Если он сам себя морил голодом два года, то ничего удивительного. Красивый, как и ожидалось, но тем не менее
