Здесь Люси Борджиа улыбнулась той загадочной улыбкой, что всегда напоминала Аде один из старинных портретов в заброшенном крыле Грянул-Гром-Холла.
– …но немножко не от мира сего.
Гувернантка коротко усмехнулась и обратилась к своей подопечной:
– Я думаю, на сегодня фехтования достаточно. Увидимся завтра на закате. Спокойной ночи, моя дорогая.
Она запахнула накидку вокруг плеч, затем подняла руки над головой и сделала пируэт, превращаясь при этом в огромную летучую мышь[2]. Потом на глазах Ады взмыла в небо, развернулась на фоне ущербной луны и исчезла в окошке вверху большого купола Грянул-Гром-Холла.
Ада постояла немножко, озирая целый лес богато украшенных печных труб. Серебристый лунный свет играл на высеченных из камня гаргульях, белоснежных, как сахарные фигурки, навершиях каминных труб и узоре в виде селедки, повторяющемся на кирпичах. Затем развернулась и побрела через крышу на чердак, сжимая в одной руке зонтик, а в другой – баночку превосходного боливийского меда.
Глава вторая
Едва открыв глаза, Ада поняла: что-то не так.
Вся ее одежда: черные полосатые чулки, белое шелковое платье и лиловый бархатный жакет с серебряными галунами – валялась на полу, покрытом турецким ковром, в том же беспорядке, в котором девочка их оставила, спустившись накануне ночью с крыши.
Ада уселась в кровати с балдахином на восьми столбиках и оглядела свою огромную спальню. Через открытую дверь гардеробной был хорошо виден пятнистый диван, на котором, вопреки обыкновению, не лежал новый комплект одежды. А самое странное – дверь огромного стенного шкафа оказалась открыта. И из-за нее доносились приглушенные всхлипы.
Ада соскочила с кровати и через ковер на цыпочках вбежала в гардеробную. Добравшись до двери стенного шкафа, она заметила баночку с медом, ту самую, что дал ей накануне лорд Сидни, – она подпирала дверь снаружи и не давала ей захлопнуться.
– Мэрилебон, – мягко позвала Ада. – Ты там?
Зная, как застенчива ее камеристка, она не хотела распахивать дверь и заходить внутрь.
– Мэрилебон! – попробовала она снова. – Что с тобой?
Из-за двери высунулась мохнатая лапа с перепачканными в меду когтями, сжимающая смятое письмо.
Ада осторожно взяла письмо и погрузилась в чтение…
Ада перевернула письмо…
– Так ты… медведица! – воскликнула Ада, разглаживая смятое письмо. Оно тоже было немного липким.
Откуда-то из самых глубин стенного шкафа раздался душераздирающий всхлип.
– Отчего же ты так грустишь?
Любопытство перевесило вежливость. Ада потянула на себя дверь и шагнула внутрь стенного шкафа.
Потом огляделась. Внутри шкаф оказался похож на пещеру – только на самую уютную, комфортную, благоустроенную пещеру, какую Ада только могла представить. Здесь стояли гладильная доска, швейный столик, портновский манекен, а все стены были увешаны полками и уставлены комодами. Позади виднелась небольшая убирающаяся в шкаф кровать – и повсюду была одежда, ее одежда! Жакеты, платья, юбки, килты свисали с деревянных плечиков вместе с плащами, шалями, пальто и накидками, тщательно разобранными по сезонам.
Внизу рядами выстроились ее туфельки и сапожки, а над ними на рожках висели ее шляпы и береты.
И посреди всего этого великолепия, из-за черной бархатной портьеры смущенно выглядывала медведица. Слезы текли по ее мохнатым щекам.
Поймав Адин взгляд, Мэрилебон извлекла из кармана фартука блокнотик и карандаш. Поправив очки на носу, она накорябала что-то в блокноте и передала его Аде…
Я люблю Симона, но я боюсь выходить отсюда. Особенно с той ужасной ночи… Я хочу за него замуж, но это НЕВОЗМОЖНО.
– Для истинной любви нет ничего невозможного, – твердо сказала Ада. – В последней поэме моего отца принцесса добирается до самой шотландской границы, чтобы освободить своего возлюбленного из лап огнедышащего чешуйчатого змея. Я дам тебе почитать. Тебя это точно ободрит.
Но вообще-то Ада не была в этом уверена. И уже раскаивалась в том, что так бесцеремонно вторглась в стенной шкаф Мэрилебон. Пока ее камеристка тихонько всхлипывала за портьерой, она быстро схватила веселенькое платье в горошек, полосатую шаль, берет с пышным бантом и на цыпочках вышла из шкафа. После чего тихонько закрыла за собой дверь.
Потом подобрала свою вчерашнюю одежду, аккуратно сложила ее и оделась в новую.
– Что бы я делала без Мэрилебон, – сказала сама себе Ада, глядя на свое отражение в зеркале. – Подбирать одежду – это не так-то просто. Я должна ее отблагодарить. Посмотрим, чем я смогу ей помочь.
Ада дошла до конца коридора и, вспрыгнув на перила парадной лестницы, съехала в нижний вестибюль. Люси Борджиа всячески поощряла ее съезжать по перилам Грянул-Гром-Холла, и за это тоже Ада обожала свою гувернантку.
Спрыгнув на мраморный пол, она прошла мимо трех мраморных грушеобразных Граций и совсем уж собралась идти направо за бронзового Нептуна, сжимающего в объятьях Русалку, как ее остановил знакомый голос, доносящийся откуда-то совсем близко:
– Что я вижу? – продребезжал, этот голос, сухой, как осенний лист. – Юная мисс Гот вырядилась клоуном? А ведь до Праздника Полной Луны еще добрая неделя!
Ада обернулась и увидела Мальзельо, комнатного егеря, перекрывающего собой вход в Безвинные погреба. Говорили, что в эти отдаленные покои Грянул-Гром-Холла частенько наведывался призрак Пиджея[3], – облысевшего ирландского волкодава, которого третий лорд Гот пристрелил без всякого стеснения после того, как тот окончательно лишился волос. Рассказывали также, что ветреными ночами призрачные завывания невинно убиенной собаки разносились по пустынным кельям, отражаясь от холодных стен.
Мальзельо был облачен в длинный передник – такой же серый и блеклый, как он сам. С передника с двух сторон свисали две связки ключей, продетых в большие медные кольца, каждое – с этикеткой. Одна этикетка гласила «Внутри», другая – «Снаружи». Ада отшатнулась. Мальзельо был теперь не просто комнатным егерем: лорд Гот сделал его своим садовым дворецким и вменил ему в обязанность заботу о коллекции садовых гномов и поддержание в надлежащем состоянии мебели в гостином саду. Ада не доверяла Мальзельо и не переносила его обычая действовать исподтишка, подслушивать у дверей и подсматривать в замочные скважины. Но Мальзельо служил в Грянул-Гром-Холле так давно, что никто не мог вспомнить, когда же он поступил на службу, и лорд Гот признавался, что без Мальзельо он как без рук.
– Что?
– Волкодав вам язык откусил, мисс Гот? – проскрипел Мальзельо, картинно всплескивая руками.
Поднялись два облачка пыли.
Ада припустилась бегом. Она пронеслась через обширную картинную галерею, наполненную дoродными герцогинями, и влетела в малую галерею с картинами длинных и приземистых домашних животных. Завтрак ждал ее на якобинском буфете. Лучшая Адина подруга, Эмили Брюквидж, уже угощалась яйцами всмятку и тостами-гренадерами.
Эмили и ее брат Уильям гостили в Грянул-Гром-Холле вместе со своим отцом, знаменитым изобретателем Чарльзом Брюквиджем, который строил для лорда Гота вычислительную машину в китайской гостиной.
– Ты уже слышала? – воскликнула Эмили. – В этом году на Праздник Полной Луны пройдет художественная выставка! Приедут художники, я с ними встречусь! И может быть, даже покажу им свои работы!
Эмили рисовала прекрасные акварели.
– Вот как?
Праздник Полной Луны проходил обычно довольно глупо. Нелепые пляски, нестройное пение… Тем не менее лорд Гот считал своей обязанностью посещать его, и потому выглядел в этот день еще мрачнее обычного. Но Ада ждала его с нетерпением – потому что на праздник выпадал ее день рождения. Лорд Гот никогда об этом не помнил. По правде говоря, девочка подозревала, что ее отец специально постарался его забыть – он слишком напоминал о ее матери. Слуги тоже никогда не вспоминали ее день рождения – за исключением Мэрилебон. Каждый год, под утро, когда бессвязные песни смолкали и Ада отправлялась в кровать, она находила на покрывале небольшой изящно упакованный подарок, а из глубин стенного шкафа доносилось тихое поздравительное рычание. Аде нравилось воображать, что Праздник Полной Луны – это на самом деле праздник в честь ее собственного дня рождения. А еще она втайне надеялась, что в этом году ее новые друзья (а может быть, и отец) тоже вспомнят про день рождения.
– И это еще не все! – раздался голос за спиной Ады.
Она обернулась.
Уильям восседал за столом, сливаясь с газетой, которую он держал в руках. И, разумеется, с обоями за спиной.
– Ой, ты тоже здесь! – сказала Ада.
Уильям Брюквидж страдал «синдромом хамелеона». Это значило, что он с легкостью принимал цвета окружающих предметов.
– Оденься же наконец! – проворчала Эмили.
– Намечается карнавал с аттракционами, – с воодушевлением продолжал Уильям. – Смотри!
Он протянул Аде смятый экземпляр «Лондонского
