Ада вылила содержимое чайника в тарелку и зачерпнула ложку горячей терпкой жидкости. И убедилась, что такого превосходного супа в жизни еще не пробовала.
Лишь разделавшись с ним, она вспомнила, что карандашик Эмили по-прежнему висит у нее на шее. Она взяла в руки карточку, перевернула ее и написала:
Затем положила карточку рядом с опустевшими тарелкой и чайником, задула свечу и снова накрыла поднос серебряной крышкой. Потом бросила взгляд на пятнистый диван и убедилась, что Мэрилебон выложила на него черную бархатную накидку.
– Надеюсь, тебе лучше, – обратилась Ада к двери стенного шкафа.
В ответ донеслось тихое урчание.
– Я оставлю для тебя экземпляр папиной книги на каминной полке.
Ада облачилась в накидку, подхватила свой фехтовальный зонтик и отправилась на крышу.
Стояла чудесная прозрачная ночь, молодая луна освещала богато украшенные каминные трубы, отбрасывавшие причудливые тени на покатую черепицу.
Ада вперила взгляд в маленькую башенку над центральным куполом Грянул-Гром-Холла. Ее оконце было темно – значит, Люси Борджиа еще не вставала.
Лишь тогда она обратила внимание на странный предмет, промелькнувший на фоне луны. Ада пригляделась. Предмет рос по мере приближения. Да это же монгольфьер! В отблеске языка пламени, вырвавшегося из горелки, она успела разглядеть три фигуры. Белолицые и темноглазые, они высматривали что-то внизу. Как только воздушный шар поравнялся с крышей, одна из фигур высунулась из корзины.
– Эй, девочка! – закричала фигура, обращаясь вниз к Аде. – Скажи: это часом не Грянул-Гром-Холл?
– Дом, где обитает знаменитый певец велосипедизма, лорд Гот! – добавила другая фигура, поправляя очки.
– Да, это Грянул-Гром-Холл, – подтвердила Ада, делая шаг назад и покрепче сжимая зонтик, потому что воздушный шар опустился еще ниже, проплыв над четырьмя «Братьями Гримм и сестрами Джолли». – А лорд Гот – мой отец.
– Так ты, значит, и есть юная Гот, – произнесла мягким, обволакивающим голосом третья фигура, обряженная в огромный пудреный парик и черный шелковый шарф.
Присмотревшись, Ада обнаружила, что корзина доверху забита разнообразной бакалеей: длинными хлебами, бутылками золотистого масла, копчеными колбасками, перевязанными крест-накрест. То, что не помещалось внутри корзины, висело снаружи, в притороченных мешках.
– Дидье Дангль и Жерар Доппельмусс, ночная бакалея, – важно произнес человек в очках.
Похоже, он тоже носил парик, но Ада не была в этом уверена.
– А это – наш пилот, мадам Панта Грюэль.
Все трое медленно кивнули и холодно посмотрели на Аду. Никто не улыбался. Шар тем временем перевалил через «Старого куряку», и Ада услышала из корзины какое-то сопение.
– Мы должны кое-что доставить, – сказал Дидье Дангль, – участникам конкурса кондитеров.
Он взглянул на листок «Лондонского обозрения», зажатого у него в руке, и продолжил:
– Насколько нам известно, это самые выдающиеся кулинары на свете.
– Крестон Крутч действительно очень хорош, – согласилась Ада. – Насчет остальных сказать я ничего не могу, но выглядят они впечатляюще.
– Вот здорово, – прошелестела мадам Панта.
Потом снова отвернула горелку, послав внутрь баллона сноп желтого пламени. Шар начал подниматься.
– Мы доставим наши товары к… черному ходу, – сказал Жерар Доппельмусс, причем на слове «черный» голос его заметно дрогнул. – И адье. Доброй ночи, мадемуазель Гот, – добавил он чопорно.
Ада проследила взглядом, как воздушный шар оторвался от крыши, залетел за купол и пошел на снижение в сторону восточного крыла, где располагались кухни, и скрылся из вида.
Затем повернулась и увидела голубка, севшего рядом с ней на крышу. Послание на его лапке гласило:
Аде стало немного досадно. Она очень ждала урока зонтичного фехтования. А еще ей хотелось бы знать, как ее гувернантка отнесется к «Ночной бакалее». Что-то ей эти бакалейщики не нравились.
Она вскарабкалась на «Антония и Клеопатру», одну из своих любимых труб. Аде нравилось сидеть на каменном сфинксе, растянувшемся у ее двойного основания. Но не успела девочка, встав на цыпочки, залезть к нему на спину, как из «Антония» высунулась перепачканная сажей голова.
– Так и знал, что тебя здесь найду, – произнесла она радостно.
Ада просияла. Кингсли-трубочист!
Он выбрался из трубы и сложил пару щеток, прикрепленных к его лопаткам на манер крылышек. Затем достал пятнистый платок, утер руки и лицо и уселся сфинксу на спину рядом с Адой.
– Ну, как там Гармоническая теплица? Нарыли что-нибудь новенькое? – поинтересовался он.
– Мы взяли черенок у дерева Тумтум, – похвасталась Ада. – И он, похоже, хорошо прижился. Я думаю, ему нравится, когда мы с Эмили с ним разговариваем.
– Странно…
– Ничуть! Мы восхищаемся тем, какие у него морщинистые листья и бугристый ствол…
– Да я не про дерево! – Кингсли указал рукой на «Старого куряку». – Я вот про это.
Ада проследовала взглядом. Из скособоченной каминной трубы выбивалась струйка дыма.
– «Старый куряка» много лет как не используется, – пояснил Кинсли. – Схожу-ка я лучше проверю.
– Можно мне с тобой? – немедленно спросила Ада. – Куда ведет «Старый куряка»?
Кингсли медленно сполз со спины сфинкса, встал, на ноги и задумчиво почесал в голове.
– Если мне не изменяет память, он ведет к одной старой печке… – глаза его сузились, – в Безвинных погребах!
Кингсли скатывался по перилам так же лихо, как и Ада, если не лучше, так что в выложенном мрамором парадном зале Грянул-Гром-Холла они оказались в считанные мгновения. Пока они пробирались через целый лес статуй, загромождавших просторное помещение, Ада внимательно вглядывалась в каждую из них: а вдруг это снова замаскированный лорд Сидни? Лишь насчет трех Граций, четко выделяющихся в лунном свете, льющемся из стекол на куполе, она могла быть уверена: нет, это точно не он. Прямо за ними, на том самом месте, где Ада днем столкнулась с Мальзельо, и открывался проход к Безвинным погребам. Это была небольшая арка, за которой узкие ступени вели во тьму. Скульптурное изображение облысевшего волкодава Пиджея мрачно смотрело на Аду сверху вниз из замка – центрального камня арочного свода. Ада старалась не замечать его. Кингсли вынул свечу из настенного канделябра, поднял ее над головой, и они углубились в подвалы.
Влажные стены бликовали в свете свечи, а головами они задевали паутины, обволакивающие притолоки, как серые ковры.
Спустившись по лестнице, Ада и Кингсли остановились и огляделись. Свет свечи выхватывал из мрака каменные полки, на которых грудились пыльные винные бутылки. Они уходили вдаль ряд за рядом, отделенные одна от другой узкими проходами. Ада живо вспомнила рассказы своей подруги Сирены Шестой о лабиринте, в котором обитал Абба – депрессивный шведский минотавр[6].
Кингсли указал на один проход, из которого едва виднелся слабый лучик.
– Печка должна быть там, – прошептал он.
Ада последовала за ним вдоль рядов пыльных бутылок. На ходу она провела пальцем по одной из этикеток.
И брезгливо отряхнула палец.
Неожиданно прокатившееся по погребам эхо заставило их остановиться.
Это был низкий, жалобный, тоскливый вой невинно страдающего существа.
Глава шестая
Вдруг из-за их спин выскочили два огромных пуделя. Один – черный, как полночь, другой – белесый, как привидение.
Визжа и взвывая, они неслись между полками, клацая когтями по каменным плитам. Юркий Кингсли мгновенно вскочил на каменную полку и втащил Аду за руку вслед за собой. Пудели пронеслись мимо них, не остановившись. Их хвосты-помпоны со свистом рассекали воздух, а вой стал еще пронзительнее. В конце помещения они резко затормозили и принялись скрести металлическую дверь, из-под которой и пробивался лучик света. Вой стал невыносимым. Ада и Кингсли не могли пошевелиться, чтобы не столкнуть вниз две огромные бутылки шампанского, между которыми они втиснулись.
– Бель, ма бель! Себастиан, мон шери! – раздался высокий вибрирующий голос мадам Панты Грюэль, и железная дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы псы могли проскользнуть внутрь. – Ваши круассаны готовы!
Дверь с лязгом закрылась.
– Это еще кто?! – ошарашенно спросил Кингсли. – И что они делают в старой котельной?
– Это мадам Панта Грюэль, пилот воздушного шара, – ответила Ада. – А пудели, вероятно, – ее. Она и еще двое поставляют разную бакалею для конкурса кондитеров. Во всяком случае,
