Но еще одно приказание царицы он наотрез отказался выполнять: Александра Федоровна требовала снять с погон арестованного императорские вензеля Николая II. Дмитрий Павлович заявил, что сделать это может только лично сам государь.
Теперь он оставался под домашним арестом. Но арестом специфическим, проведенным дворцовой полицией.
2.Судьба Дмитрия Павловича – это особый сюжет. Когда-то его отец великий князь Павел Александрович женился на греческой принцессе, и та во время родов умерла, оставив сына Дмитрия. Это произошло в подмосковной усадьбе Ильинское. Павел служил тогда в Гродненском полку. После смерти жены он влюбился в супругу адъютанта великого князя Владимира. Она развелась со своим мужем, и они поженились. У них была любовь. Но двор увидел в этом браке вызов и нарушение всех приличий. Во-первых, член царской семьи не мог вступать в брак с особой не равнородной, а во-вторых, разведенным женщинам был закрыт доступ во дворец. Но эта опала не разрушила отношений: Павел Александрович с новой женой уехал в Париж, а сына оставил в России.
Дмитрий Павлович стал воспитываться в семье великого князя Сергея Александровича, московского губернатора. Когда террорист Каляев взорвал экипаж Сергея Александровича, Дмитрий Павлович переселился в семью Николая II. Долгое время он считал царскую чету своими родителями. Так как детей мужского пола в семье еще не было, царь привязался к нему, считая Дмитрия не просто членом своей семьи, но и перспективным зятем своей дочери Ольги, то есть потенциальным преемником и будущим монархом.
Позднее в своем письме, хранящемся в архиве Бахрушинского музея в Москве, любовница великого князя балерина Большого театра Вера Коралли напишет: «…собирались Дмитрия женить на Ольге /Николаевне/, о чем Дмитрий мне говорил, но добавлял „этого никогда не будет“»[345].
Когда 21 апреля 1905 года состоялся молебен и парад 2-го Царскосельского батальона, шефом которого был покойный великий князь Сергей Александрович, взорванный террористом Каляевым, именно Дмитрий Павлович, тогда еще подросток, был представлен Николаем II этой лейб-гвардейской части. Передача почётного шефства сопровождалась раздачей служащим серебряного жетона в виде Андреевского ордена, который считался регалией правящего императора и ассоциировался с тронным Андреевским залом Большого Кремлевского дворца, местом, где прошедший таинство миропомазания и коронации новый царь знакомился с элитой империи. В центре нового жетона был помещен вензель великого князя Дмитрия Павловича. И хотя уже родился царевич Алексей, глядя на фотографии церемонии в Царском Селе, невольно кажется, что Николай II демонстрирует ближайшему окружению будущего монарха Российской империи.
В любых исследованиях, посвященных покушению на Григория Распутина, встает вопрос об уровне вовлеченности Дмитрия Павловича в убийство и его участии в ликвидации старца. Безусловно, роль великого князя не ограничивалась только присутствием во дворце Юсупова и гарантией царского следствия, на что рассчитывали покушавшиеся.
Приезжавшая в Петроград в дни перед кровавыми событиями балерина Вера Коралли вспоминает о поручении Дмитрия: «Этот вечер омрачился немного заботой о „предстоящем событии“. Надо было написать письмо женской рукой Распутину. Я это сделала. Конечно, писала в перчатках и измененным почерком. Это надо было для того, чтобы в будущем запутать следы»[346].
Эта часть воспоминаний дает указание на то, что причиной приезда Распутина во дворец Юсупова было именно предполагаемое знакомство с женой Феликса Ириной.
Взаимоотношения Дмитрия с Верой Коралли были на грани свадьбы и, если бы не вовлеченность в убийство, брак состоялся бы. Великий князь присутствовал на триумфальных выступлениях балерины в Петрограде, и его подарки ей не ограничились только букетом цветов: «среди поднесенных вещей были три громадных аквамарина в бриллиантовой оправе»[347].
Любовь к Коралли, однако, не мешала Дмитрию Павловичу продолжать интимные отношения с Феликсом Юсуповым. И иной раз он присутствует на их совместных завтраках.
Однако процитируем временами путанные, но весьма интригующие воспоминания балерины, касающиеся событий 16–17 декабря: «Но другой день был уже менее веселый, т. к. у Дмитрия предстояло это „событие“ с невеселым „времяпровождением“. Днем мне пришлось ехать в хотель и принять кое-кого из знакомых, а вечером, как было условлено, я должна была быть у Дмитрия, пока он отсутствовал… Я, конечно, сидела как на иголках. От обеда отказалась и велела подать в кабинет только немного сэндвичей и чай. Дмитрий звонил мне каждые четверть часа, сообщая о происходящем, зная, что я очень волнуюсь, а затем вдруг влетел взволнованный и все на лету рассказал, переодевшись с помощью своего воспитателя, – уехал… Я должна была опустить написанное письмо, а затем поехала в хотель. Рано утром Д. прислал за мной автомобиль и тогда уже подробно рассказал о происшедшем. Все вышло не так, как предполагалось.
В это время Юсупов, вызванный, не помню куда, кажется, к министру юстиции, давал показания, почему у него в доме стреляли. Это, конечно, нас очень взволновало, т. к., если бы в это время опросили бы Д., он бы не знал, что говорить, т. к. не знал, что сказал Юсупов. Вообще до 3 часов мы сидели как на иголках. Наконец, приехал Юсупов, и мы вздохнули. Так как Дмитрий был лицо неприкосновенное помимо высочайших повелений, то Юсупову пришлось сказать, что Д., будучи у него, выпив лишнее, вышел в сад и выстрелил в бежавшую собаку. Другого выхода у него не было, и тогда все упало на Дмитрия и за компанию с ним попала и я»[348].
Мы сегодня имеем документальное подтверждение того, что за балериной вело наблюдение охранное отделение. В этих мемуарах Коралли не упоминает, что в ночь убийства была во дворце Юсупова. Она ограничивается лишь упоминаем весьма странной просьбы великого князя быть в его дворце, пока он будет во дворце Юсупова, и упоминанием звонков, которые он якобы делал в минуты убийства на Мойке.
Но стоит напомнить, что эти мемуары – одно из нескольких писем, направленных эмигранткой советской любительнице театра Галине Васильевне Крадиновой для представления на получение советского гражданства в консульстве в Вене, и неизбежно должны были быть прочитаны в Комитете государственной безопасности.
История пребывания в Петрограде в дни убийства оканчивается у Коралли весьма откровенно: «Итак, наши счастливые дни были уже омрачены, т. к. наверху был Содом и Гоморра, а на Дмитрия крики, чуть ли не расстрелять. В это время началось уже следствие и розыски. Я могла остаться
