И все же она пошла за ним.
37
В лампе, стоявшей прямо на земле внутри шатра, еле теплился огонек. Торвин подлил масла, вспыхнувшее пламя озарило скудное убранство: свернутую постель, стопку сложенной одежды и лютню, которую Аша купила на базаре.
Они стояли лицом к лицу: королевская дочь, замерзающая в своем мокром платье, и невольник, молча и спокойно чего-то ждущий.
Слуги одевали и раздевали Ашу много раз и раньше. Но это всегда были женщины. Торвин был мужчиной. К тому же платье, которое требовалось поскорее с нее снять, было свадебным, а это означало, что снимать его должен ее муж.
Торвин ждал, когда она повернется к нему спиной, но она медлила.
Аше пришла на ум другая мысль. Может, ей стоит позвать Кодзу, вернуться в лагерь и попросить Сафиру сделать то, что собирался сделать невольник. Но едва она представила, что придется снова лететь на ледяном ветру, как все тело содрогнулось от ужаса.
Торвин дотронулся до узла ее пояса. Она не шевельнулась, и тогда он придвинулся ближе. Его пальцы дрожали, когда он развязывал пояс. Мокрый шелк скользнул по ее талии, ткань ослабла, и она вздохнула.
Пояс упал на землю. Торвин стянул полупрозрачную вуаль с ее плеч. С легким шорохом она опустилась на землю рядом с поясом.
Аша по-прежнему не двигалась. Он коснулся ее запястий, потом локтей и осторожно развернул лицом к холщовой стене шатра. Она медленно собрала мокрые волосы, рассыпавшиеся по плечам, скрутила их жгутом и перекинула за плечо.
Торвин начал расстегивать крохотные хрустальные пуговки на ее спине. Вязкая, тяжелая тишина растеклась по шатру и завибрировала в воздухе. Аша не выдержала первой.
– Спасибо, – быстро произнесла она.
Он вздрогнул от неожиданности и костяшками пальцев коснулся ее голой кожи. Сердце Аши подпрыгнуло и понеслось, как ветер по пустыне.
– Не за что, – тихо откликнулся он.
Когда платье свободно повисло на плечах, обнажив ее спину, Аша почувствовала взгляд невольника, скользящий по ее телу. Он словно ощупывал выступающие позвонки, изучал торчащие лопатки и изгиб поясницы.
– Готово, – расстегнув последнюю пуговицу, сказал он. – Ты свободна.
Аша повернулась, прижав локти к груди и придерживая спадающее платье. Пляшущий в лампе огонь осветил его лицо; тени легли на скулы, вычертив их абрис. Ее взгляд остановился на губах и выпяченном подбородке.
Что она почувствует, если прижмется губами к его губам? Если подойдет близко-близко? Если кинется к нему на шею прямо здесь, в этом шатре?
Словно прочитав ее мысли, Торвин не мигая смотрел ей в лицо.
Она отвернулась, спрятав изуродованную сторону.
– Почему ты все время отворачиваешься?
Она промолчала, и тогда скралл стянул с себя рубашку. Острое чувство захлестнуло Ашу – похожее на то, что она чувствовала, сидя на спине Кодзу, когда тот с огромной высоты внезапно устремлялся вниз. Торвин бросил рубашку под ноги и повернулся к ней вполоборота, выставив напоказ свои заживающие багровые шрамы.
– Тебе противно на них смотреть? – спросил он, холодно глядя ей в глаза.
Аша втянула воздух.
– Что? Вовсе нет.
– Тогда почему ты думаешь, что мне неприятно смотреть на твои?
«Вот только ты никогда не гордился своими шрамами», – подумала Аша.
А она любила свои, потому что ей казалось, что отец тоже ценит их. Эти шрамы оправдывали убийства драконов. Но отец лгал ей снова и снова, а она продолжала приносить ему их головы. Вот что видела Аша сейчас, когда смотрела на свои увечья.
Слезы выступили у нее на глазах, и она закрыла лицо руками.
– Аша…
Она молча замотала головой, а Торвин обнял ее за плечи, окутав теплом своего тела. Он не произнес больше ни слова, лишь прижался щекой к ее волосам и держал в объятьях, поглаживая по спине. Она дала волю слезам.
– Я чуть не убила Кодзу, – всхлипывая, бормотала она. – Чуть было не уничтожила древние напевы.
– Ты хотела это сделать?
– Нет… я…
Его рука остановилась. Он отнял ее ладони от заплаканного лица.
– Расскажи мне.
Она рассказала ему все, всю правду: что случилось в тот день, когда Кодзу обжег ее, и потом, в окружении какой лжи жила все это время, сколько драконов убила. И ради чего? Ради одобрения тирана, отца, который никогда по-настоящему не любил ее.
Торвин снова прижал ее голову к своей груди, и так они простояли, пока Аша не успокоилась.
– Оставайся здесь на ночь, – наконец сказал он. – Здесь спокойно и тихо, и ты сможешь как следует отдохнуть. Это лучше, чем возвращаться в лагерь.
– Здесь? – она утерла слезы. – В твоем шатре?
– Только на одну ночь.
Он подобрал рубашку и натянул ее, а затем вытащил из стопки одежды еще одну и протянул Аше.
– Я переночую снаружи.
– Торвин…
– Мне нравится спать под звездами, – он не дал ей договорить и взялся за лютню. – И, потом, я мало сплю: ночные кошмары, помнишь?
Но, перед тем как выйти из шатра и оставить ее одну, он остановился и обернулся.
– Тебе совсем не обязательно возвращаться, если ты этого не хочешь…
Она нахмурилась.
– Мы можем покинуть Расселину, прямо сегодня.
– И куда мы пойдем?
Губы Торвина чуть скривились в легкой ухмылке.
– Куда угодно. На край света.
От его улыбки что-то затрепетало у нее внутри. Но Аша быстро взяла себя в руки. Сбежать? Нет.
Она понимала его желание навсегда избавиться от преследований Джарека, вот только командующий никогда не остановится. А остальные? Дакс и Сафира? Она не может предать их и оставить сражаться в одиночку.
Аша шагнула к нему.
– Я не могу. Все, кого я люблю, сейчас в этом лагере.
«И лживый тиран правит Фиргаардом».
– Все, кого ты любишь, – повторил Торвин.
Он застыл перед выходом из шатра, как бы чего-то ожидая. Но Аша не знала, что еще он хочет от нее услышать. Огонь в его глазах погас.
– Отдыхай, – сказал Торвин и, не глядя на нее, ушел в темноту ночи.
Аша смотрела на полог шатра, колыхнувшийся за ним следом, пока ее снова не начал бить озноб. Она вспомнила, как оставила его на поляне, возле ручья. Как и тогда, сейчас между ними снова повисла какая-то недосказанность, словно их отношения были ковром, который порвался и нуждался в починке.
Она сняла свое мокрое платье и свернула его в узел. Рубашка Торвина приятно согревала тело, хотя была ей велика.
Забравшись в постель, Аша долго ворочалась, не в силах прогнать рой навязчивых мыслей, кружащихся в голове. Снаружи тихо зазвучала мелодия, заставившая ее замереть.
Торвин наигрывал знакомый мотив на лютне. Он напевал его себе под нос, когда зашивал рваные раны у нее на боках. Теперь эта мелодия звучала более полно, но все же не была окончательно завершена. Она обрывалась, и спустя минуту Торвин начинал ее заново.
Аша представила его руки и проворные пальцы, которые трогали струны лютни так же уверенно, как накладывали лечебную мазь или зашивали разорванную кожу.
