— Что же нам с ними делать? — спросила Саша, кивнув в сторону оборванных и грязных пленников, которые жались друг к другу возле клеток.
Айзек смерил их взглядом бессмертных обсидиановых глаз.
— Они не могут идти с нами, — сказал он с сожалением. — Они замедлят наше продвижение.
— Они не могут оставаться здесь, — проговорил Кейн. — Бедолаг нужно отвести куда–нибудь в безопасное место. Тут такого нет, за исключением, быть может, «Искателя».
— Я отведу их туда, — заявила Нерожденная.
— Ты? — спросила пораженная Саша. — Ты — глаза и уши Белой Госпожи. Зачем тебе вмешиваться в судьбы пленников?
Нерожденная не ответила. Вместо этого служительница принялась собирать узников. Перед уходом Нерожденная обернулась к Саше.
— Если Танатес вернется, скажи ему… скажи ему, что я его жду.
Спутники спускались из пещеры по узкой тропинке, которая извивалась вдоль края хребта. Даварус Коул тащился в самом хвосте, слишком пристыженный, чтобы с кем–нибудь общаться. Его кожаная куртка была залита кровью — напоминание о бойне, которую он устроил в пещере. Недавно сломанный нос болел адски: каждый вдох превращался для него в сущее мучение. Он заметил, как вздрогнула Рана, посмотрев на него.
Он снова утратил контроль, позволив одолеть себя Похитителю. Если бы не Джерек, неизвестно, скольких бы он там лишил жизни. Возможно, он убил бы чародейку. Бродара Кейна. Сашу.
Его пальцы скользнули по украшенному рубином эфесу Проклятия Мага. Он не смог защитить юношу от вероний: они не использовали магию, но призывали себе в помощь духов земли, огня, воздуха и воды. Не лучше ль было бы, если б они с ним покончили прежде, чем вмешались остальные, подумал Коул. Его спас Айзек — поистине пасть ниже некуда.
Услышав шаги рядом, Даварус поднял голову. Бродар Кейн отстал от остальных, чтобы пойти вместе с ним.
— Ты в порядке, парень? — спросил он дружелюбно.
— Да нет, на самом деле.
Кейн кивнул.
— Ты там был сам не свой. Я видел, как воины под воздействием джхаэлда ведут себя так же — поддаются безумию и начинают убивать товарищей, пока огонь не уходит из крови, оставляя их наедине с мыслями о том, что же они натворили. Думаю, ты несешь в себе какое–то проклятье. Все эти дела с оживлением мертвецов…
Коул был не в настроении пускаться в разговоры, но старый воин обладал чем–то таким, что заставило его открыться.
— Это все Похититель, — сказал Даварус. — Мертвый бог во мне. Он понуждает меня убивать, ежесекундно и каждый день. Как мне с этим жить?
Кейн поразмыслил минутку.
— Ты убивал кого–то, о ком пожалел? Кого–то, кого точно не нужно было убивать?
— Не думаю. Я убивал, когда находилась под угрозой моя жизнь. Но потом чувствовал себя не слишком хорошо.
— И не должен был, — заметил старый горец. — Когда убийство начнет нравиться, ты поймешь, что пересек черту и никогда не сможешь вернуться.
Коул бросил взгляд на колено варвара.
— Тебя беспокоит нога? — спросил он.
Старый воин опять хромал.
— Да ничего особенного, — ответил Кейн, неожиданно зашагав более уверенно. — Помнишь, как я взял у тебя ненадолго твой кинжал? Ты тогда здорово взбесился, как я припоминаю.
Коул, конечно, помнил. Бродар Кейн спас его от Алой Стражи и потребовал Проклятие Мага в качестве награды.
— Хорошо бы ты не возвращал его мне, — с горечью произнес он. — Ненавижу это чертово оружие. Причина моего проклятия. Причина всех бед в моей жизни.
— Тогда почему бы не избавиться от него? — спросил Бродар.
— Не могу. Без него я — ничто. Просто сын шлюхи и убийцы.
— Никто не рождается «просто» чем–то. Имеет значение то, кем ты себя делаешь.
— Ты не понимаешь, — сказал Даварус. — Кинжал Проклятие Мага сделал меня тем, кто я есть.
— Не оружие создает мужчину, — ответил Бродар Кейн. — Мужчина создает оружие.
Коул опять заметил, как Рана смотрит в их сторону. Губы женщины изогнулись от отвращения. Ее презрение заставило Даваруса Коула почувствовать себя карликом — пока он не осознал, что она осуждает не его, а скорее того, кто идет рядом.
Вдребезги
Полумаг смотрел на спавшую Монику, грудь которой плавно поднималась и опускалась, все остальное в тусклом и грязном складском помещении пребывало в полной неподвижности. Мард, свернувшись клубком, пялился на деревянные стены. Может, он спал, а может и нет, по мнению Эремула, эти его состояния не особенно отличались. Бывший портовый работяга не открывал рта целыми днями, и Полумаг подозревал, что его ум окончательно зашел за разум.
Рикеру каким–то образом удалось добыть рома, обладавшего невероятно мерзким запахом — такого Полумагу не приходилось чуять за все тринадцать лет, проведенных в районе гавани. Мертвецки пьяный, Рикер валялся на полу, стиснув в руке бутылку.
«Странно, как мы цепляемся даже за самые поверхностные утешения». Когда–то Эремулу не за что было цепляться, кроме мести, и лишь осуществив ее, Полумаг понял, насколько пустая штука — ненависть.
Как ни прискорбно, прозрение не помешало большей части горожан ненавидеть его — так страстно, как ненавидят обычно сборщиков налогов и малолетних воришек. Когда он выбирался наружу, его оплевывали и осыпали проклятиями. Дверь склада измазали дерьмом, а позапрошлой ночью кто–то попытался зашвырнуть в окно зажигательную бомбу. Она так и не разорвалась, но укрепила Эремула в его решении.
Он не сводил глаз со спавшей Моники, а на сердце у него лежала невыносимая тяжесть: он знал, что проснулся рядом с ней в последний раз.
«Любовь — это жертвоприношение».
Эремул провел долгие годы в размышлениях над природой любви — в отсутствие практического опыта его уму и телу оставалось предаваться лишь теоретическим изысканиям. Любовь не могла сводиться только к физической привлекательности, размышлял он. Нечто столь эфемерное и мелкое не способно служить причиной начала и окончания войн, или заставлять мужчину пожертвовать собой ради любимой, или женщину — морить себя голодом для того, чтобы могли жить ее дети.
«Нет. Любовь — это просто готовность умалить тем или иным образом себя единственно из желания возвысить другого».
Полумаг запустил руку под сиденье кресла и извлек оттуда деревянную коробочку, прикрепленную снизу. Достав из самого глубокого кармана мантии маленький серебряный ключик, он вставил его в замочек. Щелкнув, крышка коробочки открылась.
Он посмотрел на то, что лежало внутри, — тонкий, ничем не примечательный кусок дерева, вырезанный из вяза. Полумаг осторожно извлек его из коробки и для пробы взмахнул им, стараясь не разбудить Монику. Двадцать лет назад его подарил юному Эремулу чародей Поскарус — один из учеников Салазара, который не понял бы, что к чему, даже проснувшись в объятиях оседлавшей его
