Семь смертей Эвелины Хардкасл

Голд – мое последнее воплощение, я понятия не имею, что он задумал. Наверное, он и сам этого не знает. Особенно после всех перенесенных испытаний, которые свели его с ума.

Пытаюсь вспомнить хоть какие-то фрагменты будущего, которого я еще не прожил. Я пока не знаю, что означает загадочное послание «Все они», которое Каннингем передает Дарби, и зачем камердинер сообщает, что он собрал всех вместе. Не знаю, зачем Эвелина отбирает у Дарби серебристый пистолет, если у нее уже есть черный револьвер из материнской спальни. Не знаю, зачем Дарби стоять у булыжника в траве во время самоубийства Эвелины.

Все это очень раздражает. Рассыпанные крошки складываются в тропинку, но она, возможно, ведет к обрыву.

Увы, другого пути у меня нет.

45

Освободившись от груза преклонных лет Дэнса, я надеялся, что избавлюсь и от его немощи, однако ночь, проведенная в чулане, оплела мое тело колючей проволокой. Каждое движение вызывает острую боль, затекшие мышцы жалобно ноют. Возвращение в спальню отбирает у меня все силы. Судя по всему, вчера вечером Раштон был душой общества – все, кто встречает меня по дороге, крепко жмут мне руку или хлопают по плечу. Приветственные восклицания летят градом камней, непрошеное дружелюбие наставляет синяки.

Вхожу в спальню, стираю с лица натянутую улыбку. На полу лежит пухлый белый конверт, явно подсунутый под дверь. Вскрываю конверт, оглядываю коридор. Никого.

Это Ваше —

так начинается записка, обернутая вокруг шахматной фигуры, очень похожей на ту, которая есть у Анны.

Возьмите изоамилнитрит, нитрит натрия, тиосульфат натрия.

НЕ ЗАБУДЬТЕ.

Г. Г.

– Грегори Голд, – вздыхаю я, расшифровывая инициалы.

Наверное, он оставил конверт перед тем, как отправился избивать дворецкого.

Теперь я понимаю, как тяжело Анне. Разобрать почерк Голда очень сложно, а содержание записки и вовсе не понятно.

Швыряю шахматную фигуру и записку на комод, закрываю дверь на ключ, подпираю креслом. В каждом новом воплощении первым делом я обычно рассматриваю личные вещи своей ипостаси или изучаю лицо в зеркале, но сейчас мне уже известно, что где лежит и как выглядит Раштон. Стоит мне мысленно задать вопрос, как я уже знаю ответ. В ящике с нижним бельем спрятан кастет. Несколько лет назад Раштон конфисковал его у задержанного преступника, и с тех пор кастет ему не раз пригодился. Надеваю кастет, вспоминаю, как лакей склонился надо мной, как втянул в себя мой предсмертный вздох, как с довольной ухмылкой включил меня в список своих жертв.

Руки дрожат, но Раштон – не Белл. Страх придает ему сил. Раштон хочет отыскать лакея и расправиться с ним раз и навсегда, вернуть себе достоинство, утраченное в предыдущей стычке. Сейчас я уверен, что это гордость Раштона заставила меня вихрем пронестись по лестнице в коридор. Раштон мной управлял, а я этого даже не заметил.

Такого больше нельзя допускать.

Его опрометчивость нас всех погубит, а мне нельзя терять очередную ипостась. Для того чтобы мы с Анной освободились, надо упредить лакея, а не следовать за ним. Мне нужна помощь, и я знаю, к кому за ней обратиться. Правда, уговорить этого человека будет непросто.

Снимаю кастет и, наполнив таз водой, начинаю умываться перед зеркалом.

Раштон – человек молодой, хотя и чуть старше, чем ему представляется; высокий, сильный и внешне очень привлекательный. Россыпь веснушек на переносице, глаза цвета темного меда и светлые, коротко остриженные волосы создают впечатление, что его лицо соткано из солнечного света. Единственный изъян в его внешности – застарелый шрам от пулевого ранения на плече. Я могу вспомнить, как его получил, но не хочу ощущать чужие страдания.

Вытирая грудь, слышу, как дребезжит дверная ручка, и снова хватаю кастет.

– Джим, вы у себя? Дверь заперта!

Голос женский, низкий и хрипловатый.

Надеваю свежую сорочку, отодвигаю кресло и отпираю дверь. На пороге стоит растерянная девушка, готовая еще раз постучать. Из-под длинных ресниц на меня глядят синие глаза, алая помада – единственное пятно цвета на снежно-белом лице. Ей чуть больше двадцати. По плечам рассыпаются пряди густых черных волос, крахмальная белая рубашка заправлена в бриджи для верховой езды. При виде ее у Раштона играет кровь в жилах.

– Грейс, – срывается у меня с языка, и весь я превращаюсь в бурлящую смесь восхищения, восторга, вожделения и острого осознания собственной неадекватности.

– Вы слышали, что учудил мой ненаглядный брат? – спрашивает она, врываясь в спальню.

– Сейчас услышу.

Она усаживается на кровать.

– Вчера в два часа ночи он, одетый в клоунский наряд, разбудил конюха, потребовал у него автомобиль и уехал в деревню.

В ее рассказе все перепутано, но спасти доброе имя ее брата я не в состоянии. Это я решил сесть в машину и поехать в деревню. Сейчас Дональд Дэвис спит на грунтовой дороге, а тот, в кого я воплощен, требует, чтобы я помчался его выручать.

Его преданность Дэвису безгранична. Я пытаюсь понять, в чем дело, и память Раштона услужливо вываливает на меня новую порцию ужасов. Раштон и Дэвис подружились на фронте, в окопах, среди грязи и крови. Они ушли на войну молокососами, а после перенесенных испытаний вернулись братьями.

Тот, в кого я воплощен, злится на меня из-за дурного обращения с другом.

Хотя, возможно, я зол сам на себя.

Мы так тесно сплетены, что я больше не замечаю различий.

– Это я во всем виновата, – расстроенно говорит Грейс. – Он хотел пойти к Беллу за очередной порцией чертова зелья, а я пригрозила рассказать обо всем папе. Дональд на меня рассердился, но я не догадывалась, что он сбежит. – Она беспомощно вздыхает. – Он же не сделает ничего дурного, как вы думаете?

– С ним все в порядке. – Я усаживаюсь рядом с ней. – Он просто завелся, вот и все.

– Глаза б мои не видели этого проклятого доктора… – Она разглаживает ладонью складки моей сорочки. – Как только появился Белл со своим чудесным сундучком, Дональд прямо сам не свой. Я с ним даже поговорить толком не могу. А все из-за чертова лауданума. Что бы такое сделать…

Она осекается, натолкнувшись на какую-то мысль. Я так и представляю, как Грейс отшатывается и, изумленно раскрыв глаза, следит за ходом мысли от начала до самого конца, будто за лошадью на скачках.

– Мне надо поговорить с Чарльзом, – заявляет она, целует меня в губы и выбегает из комнаты.

Не успев ответить, я молча гляжу на распахнутую дверь.

Встаю, хочу ее закрыть. Я весь распален, взволнован и сконфужен. Да, сидеть в чулане было гораздо проще.

46

Медленно крадусь по коридору, на ходу заглядываю в каждую спальню. Сжимаю кастет, вздрагиваю при каждом звуке, ежесекундно ожидаю нападения, потому что знаю: если лакей меня подстережет, то я с ним не справлюсь.

Отодвигаю бархатный занавес, вхожу в заброшенное восточное крыло особняка. Складки занавеса гулко хлопают на сквозняке, как говяжьи туши