«Надо известить Януса. — Он дал Адрехту время до утра, но на самом деле ждать так долго нельзя. Настоящий бунт разорвет полк на враждующие стороны, а в их положении, и без того рискованном, это означает смертный приговор для всех без исключения. — Мы должны их остановить, — понял Маркус, и у него неприятно засосало под ложечкой. — Надо арестовать Адрехта и еще, вероятно, Мора и Вала. А Зададим Жару? А Пастор?» Нет, это наверняка был блеф. Маркус представить не мог, чтобы кто–нибудь из этих двоих стал участвовать в тайном сговоре.
Погруженный в свои мысли, Маркус вернулся в расположение первого батальона и направился к своей палатке. У входа его ждали трое — все ветераны. Они дружно откозыряли.
— Лейтенант Варус в палатке, сэр, — сказал один из них, с нашивками капрала. — У него для вас сообщение. Говорит, срочное.
«Может быть, ему наконец–то удалось повидать Януса?» Маркус кивнул и, отведя полог, проскользнул в палатку. Внутри было почти так же темно, как у Адрехта, — лишь горела пара свечей, да сочился снаружи скудный свет заходящего солнца. В полутьме у дальней стены стояли двое — оба явно более крупного сложения, чем Фиц. Тот, что покрупнее, шагнул вперед, и Маркус узнал объемистую фигуру сержанта Дэвиса.
— Сэр, — проговорил Дэвис, небрежно отдавая честь.
— Сержант, — кивнул в ответ Маркус. — Где лейтенант Варус?
— Задержали неотложные дела, сэр.
— Мне сказали, что…
Шорох брезента и недоброе предчувствие побудили Маркуса обернуться. В палатку вошли двое из тех, кто ждал снаружи, — люди из роты Дэвиса, только сейчас вспомнил Маркус. Оба держали у плеча мушкеты с примкнутыми штыками и целились в Маркуса.
За спиной раздался щелчок оттянутого затвора. Капитан повернулся к Дэвису. Второй человек встал рядом с толстым сержантом, держа в руке пистолет с взведенным курком.
— Сержант, — произнес Маркус с напускным спокойствием. — В чем дело?
Дэвис широко ухмыльнулся:
— Боюсь, вы арестованы, сэр. По приказу старшего капитана Ростона.
— Старшего капитана Ростона? — Маркус смерил толстяка твердым взглядом. — Советую вам обсудить это с полковником.
— К сожалению, полковник отстранен от командования по причине умственного расстройства.
— Без глупостей, Дэвис!
— Извините, сэр, — пожал плечами сержант. — Ничего личного. Я только исполняю приказ. Действуйте, парни.
Солдаты, стоявшие позади Маркуса, крепко взяли его за руки, и человек с пистолетом опустил оружие. Дэвис резво шагнул вперед — и его громадный кулак с убийственным проворством врезался Маркусу под дых.
— А вот это… — сержант нагнулся к уху Маркуса, скрючившегося от боли, — это, сэр, уже личное.
Глава двадцать вторая
ВИНТЕР— Возьми нож, — произнесла Джейн, словно учила подругу нарезать жаркое. — Приставь кончик лезвия вот сюда, — она вскинула голову и прижала острие ножа к горлу, под самым подбородком, — надави как можно сильнее и веди вверх.
Нож держала Винтер. Джейн была обнажена, рыжие шелковистые волосы ниспадали волнами на ее плечи, изумрудно–зеленые глаза озорно поблескивали.
— Я не могу этого сделать, — жалко пробормотала Винтер. — Не могу.
— Тогда же смогла, — проговорила Джейн, — стало быть, сможешь и сейчас. Ну же!
Винтер неуверенно подняла руку с ножом. Длинное узкое лезвие из посеребренной стали сияло в бледном свете. Рукоять холодила пальцы, словно кусок льда.
— Сделай это ради меня, — сказала Джейн. — Только это, и больше ничего.
Казалось, что острие ножа движется по собственной воле. Оно прижалось к впадинке на горле Джейн, надавило, сминая нежную кожу, и в месте прокола выступила одна–единственная капля крови.
— Я не хотела, — сдавленно прошептала Винтер. — Я бы ни за что…
— Тсс. Помолчи.
Теплые ладони Джейн легли поверх заледеневших пальцев Винтер. Бережно, почти с нежностью Джейн нажала на рукоять ножа, и лезвие ушло глубже, еще глубже, пока соединенные руки девушек не прикоснулись к ее горлу. Затем Джейн убрала руки, и, когда Винтер разжала пальцы, нож исчез.
Кровь забила из раны, потоком хлынула вниз по телу Джейн. Кровь собиралась лужицей в ямке ключицы и струилась между грудей. Алый ручеек, прихотливо извиваясь, сбежал по гладкому животу и скрылся между ног, в курчавой поросли на лобке.
— Прости меня, — пролепетала Винтер, сдерживая всхлип. — Прости.
— Тсс, — повторила Джейн. — Все хорошо.
Всюду, где пробежали ручейки крови, кожа Джейн преобразилась. Бледно–серая, полупрозрачная, в черных прожилках вен, лоснящаяся, точно отполированный мрамор. Преображенные участки сливались в единое целое, и превращение вершилось все быстрее, захлестывая тело Джейн, как захлестывает берег приливная волна. Волосы Джейн засеребрились искрящимся водопадом, зелень радужки растеклась, заполнив глаза целиком, превратив в ослепительно блистающие изумруды.
— Обв–скар–иот, — промолвила Джейн не своим, удивительно мелодичным голосом. — Видишь?
Винтер слабо улыбнулась:
— Ты прекрасна.
Джейн шагнула вперед и поцеловала ее. Винтер с готовностью подалась к ней, приникла всем телом к сияющей плоти. У поцелуя Джейн был привкус древней пыли, Винтер словно прикоснулась губами к статуе, но кожа подруги оставалась теплой, податливой, и волосы мягкой волной упали на нагие плечи Винтер. Рука Джейн скользнула по ее боку, очертила, спускаясь ниже, изгиб бедра, и вновь поднялась, лаская холмик лобка. Винтер затрепетала, тесней прижимаясь к подруге, вопреки неумолимо подступающему холоду.
Вначале застыли пальцы, отозвались мгновенной протестующей болью и тут же онемели, потеряв чувствительность. Леденящая волна двинулась от пальцев к рукам, начала подниматься вверх от ступней и пальцев ног. Джейн игриво покусывала шею Винтер; за ее склоненной головой Винтер подняла руку и увидела, что ее собственная плоть тоже превращается в ослепительно гладкий камень, но если тело Джейн оставалось живым и теплым, то Винтер мертвенно каменела, словно самое обычное изваяние.
«Все хорошо». Винтер смотрела, как мраморный блеск расходится по ее телу, покрывает локти, захватывает плечи. Волосы завились, превращаясь в застывшее серебро. Джейн покрывала теплыми влажными поцелуями шею подруги, касалась губами ключицы, опускалась к груди — и вслед за перемещением ее губ плоть Винтер обращалась в безжизненный камень. Вот заблистали незримыми бриллиантами глаза — и Винтер ослепла.
«Все хорошо». Она хотела произнести эти слова вслух, но застывшие губы не повиновались. Стылый холод неумолимо проникал все дальше вглубь нее и наконец коснулся
