— То-то же, — шикнула она, чувствуя, как маленькая победа над лесной нечистью возвращает ей толику сил. — Берегиня я, черная лебедица, кто мне здесь указ?
Лес ответил ей шумом листвы, ветер принес отголосок сыновьего плача. Поля стерпела удар и поспешила вперед. До поляны она добралась, почти ослепшая от боли. Земля резала босые ступни, впивалась в них сотней ежовых колючек. Как раненая волчица, Поляша ринулась к границе, очерченной стараниями Батюшки, но переступить ее не сумела. Забилась о невидимую стену, зашипела на нее, твердя проклятия, но лес остался лесом, а поляна — поляной. Даже дом, чернеющий впереди, не заметил изломанную горем фигуру той, с кем попрощался однажды.
— Болото вас сгнои! Нелюди, бесы коряжные! Ненавижу! — завыла Поляша и упала на колени.
Она могла рыдать, вторя плачу Степушки. Могла выть побитой лисой. Могла кричать, как сумасшедшие, что нет-нет да приходили под сень леса, чтобы навеки остаться в нем, питая плотью своей корни вековых деревьев. Не могла лишь решиться и попросить помощи у того, кто ни в чем ей еще не отказывал.
Имя его горчило на пересохших губах. Зверенок ее, волчонок. Глупый мальчишка, недолюбленный, дикий, упоительно жадный до тепла. Демочка, Дема, волчонок ее, зверенок. Имя почти вырвалось из горла Поляши, когда от темноты дома отделился маленький комочек. Кто-то бежал, петляя, как заяц, от крыльца прямо к орешнику.
Поляша сглотнула слюну, в которую обратился непроизнесенный зов, вгляделась в рассветную мглу. Над вытоптанной травой стелился густой туман, влажно поблескивала роса. Бегущая — растрепанная и худая — смердела болотом, благоухала жизнью и неслась прочь от дома, то и дело поглядывая через плечо.
— Беги сюда, беги сюда, девочка… — беззвучно позвала ее Поля, и та, будто услышав, замедлила бег.
Ее грудь тяжело вздымалась, на бледных щеках горел румянец жара. Она уже не бежала — шла вперед, высоко подняв голову. Впереди высился рассветный хмурый лес. Ни тропы в нем, ни надежды.
Но надежда загорелась в Поляше.
— Стой! — крикнула она, поднимаясь с колен.
Тело скрутило огненной болью, но лицо осталось спокойным.
Девка застыла на половине шага, перевела взгляд от макушек вековых сосен вниз, встретилась глазами с Полиной, попятилась. Но куда отступать, если позади — утонувший в мертвой тишине дом, из которого так отчаянно бежала? Поля чувствовала, как разливается кругом страх. По нему девку было легко узнать — не по облепленным грязью коленям, не по волосам, превратившимся в спутанный колтун. По страху. Безумная, пришедшая в лес за погибелью своей. Еще одна жертва, ненужная спящему.
— Стой, неразумная, — проговорила Поля, делая осторожный шаг к девке. Та покачнулась, но не отпрянула. — Куда спешишь? Лес на рассвете голодный.
Девка повела плечами, будто не понимает речи, но страх исчез из ее глаз. Там вообще ничего не осталось — пустота, прозрачный свет, таким он бывает по весне, когда голые деревья напитаны соком, но еще не выпустили почки. Как и в них, что-то зрело в беглянке. Но что, Поля никак не могла разобрать.
— Не спеши в чащу, не спеши… — растерянно попросила она, зная, что слова ее должны дурманить, заговаривать, литься водой, лишать воли, полнить желанием.
Но как подступиться к той, в чьем взгляде весенний голый лес?
Поляша растянула губы в улыбке, заставляя себя видеть в девке лишь то, что в ней на самом деле было: худобу, болезненную бледность, безумие, страх. И никакого леса, откуда тому взяться?
— Тихо-тихо, слушай меня, просто слушай, — начала Поля, но беглянка шагнула вперед, удивленно подалась навстречу, покачала растрепанной головой.
— Ты же мертвая! — изумилась она.
Но не испугалась. Почему она не испугалась? Сама-то Поляша чуяла, как страх сжимает ее холодное сердце.
— Тише-тише! — жалобно повторила она. — Я не за тобой, не к тебе я! Не бойся, нечего живой меня бояться…
Девка смерила ее пустым прозрачным взглядом и, подумав, кивнула.
— Значит, ты за мертвой пришла? — И вдруг съежилась, теряя равнодушную свою лесную силу. — За ней, да?
— В доме покойник? — стараясь, чтобы голос не дрогнул, спросила Поля.
Девка кивнула, всхлипнула, переступила босыми ногами. Больше в ней не было ничего жуткого. Обычная девочка, такой же безнадежной дурой сама Поля и пришла в лес, чтобы сгинуть в чаще.
— Кто?
Смерть ведьмы Поляша бы почуяла, значит, старая Глаша. Теплые руки, доброе сердце, дух дома, впитавшийся в седые волосы… Тетку было жалко, да что там, до слез жалко, но мертвое сердце выдержит такую беду.
— Стешка. — В рассветной дымке ответ прозвучал коротко и безжалостно.
Поля вскинула глаза на девку: у той дрожали посиневшие от холода губы. Не врет. Вот оно как. Двух родовых детей потерял нынче лес.
— Мы пришли, а она… Мертвая. В крови вся…
Где-то далеко, на дне темного омута памяти, Поля хранила образ тихой девочки с тонкими волосами, собранными в тугую косу. Девочка и родилась-то хиленькой, молодость да сила Глаши давно канули в небытие, а та все пыталась родить наследника прожорливому лесу. Так и росла Стеша нежеланной, но любимой. В большом теткином сердце каждому нашлось место. А теперь безжизненное девичье тело осталось лежать в луже крови. Так поступает лес с теми, кто ему не нужен. Сбежать, сбежать бы прочь из него, оставить за спиной и орешник этот, и могучие сосны, и кочки, и низины, и нелюдь всю, прячущуюся в них. Да только сама Полина давно корнями проросла в чащу, а вот у девки был еще шанс спастись.
— Ты что ж, испугалась покойницу да сбежала? — спросила ее Поляша, добавляя в улыбку тепла.
Беглянка кивнула, утерла лицо, насупилась ребенком, ожидающим трепку.
— Глупо. — Поляша решила говорить с ней, как с неразумным дитятей, а лес весенний во взгляде, так тот привиделся с горя, и все тут. — Глупо одной в лес, босиком, без дороги. Сгинешь.
— Не могу тут. — Девка потянула
