с Дашковой.
– Смилостивитесь, княгиня, – пробормотал он.
– Над кем?
– Надо мной.
– Вы же понимаете ситуацию.
– Возьмите, по крайней мере, хоть эту записку, – он сделал попытку незаметно сунуть ее в руку княгини.
– Безрассудный, за нами наблюдает императрица, – прошептала Дашкова.
Взгляд императрицы и в самом деле остановился на них.
– Но я умоляю вас, – продолжал Дидро, – как же мне быть?
– Видите вон ту вакханку? – после короткого размышления проговорила княгиня.
– Конечно.
– А чашу, которую она держит в руках?
– И ее вижу.
– Положите, пожалуйста, свою записку в чашу, но так, чтобы ни одна душа не заметила. А я тем временем попробую отвлечь внимание императрицы.
Княгиня поднялась и приблизилась к Екатерине.
– Ну что? – с жадным любопытством поинтересовалась та.
– Он снова написал вам, – ответила Дашкова.
– И где же письмо?
– Он именно сейчас собирается положить его в винную чашу вон той вакханки, – промолвила в ответ Дашкова.
– Сделаем вид, будто мы этого не замечаем, – прошептала Екатерина Вторая, играя веером.
На сей раз попытка увенчалась успехом.
Дидро облегченно вздохнул.
На придворном балу поистине сказочного великолепия Дидро появился одним из первых. Нетерпение достаточно яркими красками было нарисовано у него на лице.
Княгиня весьма долго заставила ждать себя.
Наконец она вошла в зал.
У Дидро учащенно забилось сердце.
Взгляд его пытался обнаружить гайлярдию, но напрасно: он не находил ни красной, ни белой. Он терялся в догадках. Может княгиня не получила его письма? Или оно по недоразумению попало в чужие руки? В этот миг появилась императрица, лучась красотой, в совершенно белом наряде: белом атласном вечернем платье с длинным шлейфом и воланами белых кружев, с белым веером в руке. На полной, нежной шее сияли бриллианты, напудренные локоны волос – белоснежны… впрочем, нет, не совсем. Что это? От испуга душа Дидро ушла в пятки.
В белоснежных волосах императрицы, великой и гениальной женщины, прекрасной владычицы пятидесяти миллионов крепостных, пламенела гайлярдия, красная гайлярдия!
Красная гайлярдия! Всю ночь Дидро видел ее во сне. То она, подобно огромному солнцу, вставала в белом петербургском небе, то катилась мимо красной колесницей, которой правила богиня удачи. Наконец, она превратилась в красный волшебный цветок, который прямо на снегу расцвел под окнами Зимнего дворца. Дидро решительной рукой сорвал красный цветок, и теперь где он проходил, люди бросались перед ним ниц, лицом к земле, все двери распахивались перед волшебным цветком, прекрасная принцесса очнулась от тысячелетнего сна, протянула бедному философу руку и скипетр, и у этой принцессы были прекрасные глаза повелительницы и черты русской царицы.
– Екатерина! – вскричал Дидро и проснулся.
Стоял уже ясный день.
Позвонили. Дворцовый слуга, предоставленный в его распоряжение, вошел в опочивальню и внес два послания большого формата, который позволял угадать в них официальный документ.
– Два письма, ваше превосходительство, – доложил лакей, он неизменно величал Дидро «превосходительством».
– Кто их принес? – спросил Дидро.
– Слуга из Академии.
– Хорошо.
Лакей удалился.
Дидро вскрыл конверты, оба запечатанные большой печатью Академии наук. В одном оказалась красная гайлярдия, во втором – несколько слов, набросанных рукой княгини Дашковой: «Неверный, вынуждена я заявить Вам. Приходите как можно скорее. Я жду Вас».
– Легкомысленный! – крикнула княгиня навстречу озадаченному философу, когда часом позже он вошел в ее будуар.
– Я… почему? Вы еще издеваетесь надо мной, жестокая, – возразил Дидро.
– Таковы, значит, философские манеры, – продолжала Дашкова, – сперва делать признание мне, а потом императрице?
– Я… императрице?.. Я, кажется, догадываюсь… мое письмо…, – запинаясь, пролепетал Дидро, – но оно ведь предназначалось вам. А как же красная гайлярдия?
– Она означает, что Их Величество императрица Екатерина Вторая не без благосклонности восприняла ваше признание.
– Но я же люблю вас, княгиня, а не императрицу, – простонал Дидро.
– Это не меняет существа дела, – возразила Дашкова спокойно, – ибо императрица любит вас.
– Императрица… меня?
– Да, сударь, вас, – отчеканила Дашкова, – со мной же вы лишь затеяли фривольную игру.
– Но княгиня, клянусь вам…
– Это клятва философа и атеиста, – усмехнулась Дашкова.
– Я люблю только вас, – вскричал Дидро, – я молюсь на вас, маленькая богиня!
– Стало быть, вы действительно любите меня, – промолвила княгиня, меняя тон, – бедный Дидро, ну так знайте же: я тоже люблю вас, но теперь все в прошлом, ибо вы объяснились императрице…
– Но я же не делал этого!
– Да? А она уверена, что произошло именно это. Если вам дорога жизнь и свобода, – ответила Дашкова, – то вы ничем не должны обнаружить перед ней свою любовь ко мне. Здесь, на этих просторах, Екатерина всесильна.
– Что же теперь будет? – робко спросил философ.
– Кто знает? – ответила Дашкова, которой внезапно было даровано редкое удовольствие дурачить величайший ум современности. – Во всяком случае, императрица с некоторых пор подумывает о том, чтобы снова вступить в брак.
– О, боже правый! Она допускает такую возможность, – вскричал Дидро; он не мог скрыть восторга.
– Императрица занимается основанием в России эпохи гуманизма и философии, и ей был бы весьма кстати такой гениальный человек, как вы…
– Вы шутите.
– Я не шучу, – возразила Дашкова, – наш век не случайно называют философским. Монархи, генералы и государственные мужи видят в философах своих наставников, своих учителей, светила, которые их направляют и чей блеск усиливает их сияние. Европа едва ли удивилась бы, если Екатерина Вторая, философ на троне, разделила бы его с Дидро. Я надеюсь, что вы и тогда по-прежнему останетесь моим другом.
– Вашим обожателем до последнего дыхания, – воскликнул Дидро, прижимая руки княгини к своим губам.
– Тише! Ради бога, тише! – предупредила она. – Стены имеют уши, а в Петербурге особенно длинные! Отныне вы не имеете права любить никого другого, кроме императрицы.
– А царица вам доверяет?
