27.03.13, Мюнхен
Хорошо, когда неприятности начинаются утром: на то, чтобы справиться с ними, имеется целый день.
Звонок. Геральдина открывает. В дверях – полная женщина в спортивном костюме. В каждой ее руке по чемодану, на спине рюкзак. Показав на себя, произносит:
– Людмила.
Еще не переступив порог, Людмила объясняет Геральдине значение своего имени. Она (указывает на себя) людям мила. Движение рукой от плеча, обозначающее людей. Столкнувшись с непониманием, Людмила сигнализирует иностранке: это слишком сложно. У нас своя история, свои имена. Широкая улыбка, коллекция золотых зубов. Геральдина от неожиданности пятится.
Людмила замечает меня.
– А я мама Ани с города Мелитополя. – Чмокает в щеку. – Здрасьте.
– Здрасьте. Ганна сейчас спустится.
Людмила смеется.
– Та какая ж она Ганна? Нихто ее так никогда не называл!
Запахивая на ходу халат, появляется Ганна.
– Анька, доця, – кричит Людмила, – с какого перепуга ты стала Ганной? От анекдот! Ну не дочка, а цирк на проволоке.
На лице Ганны нет радости.
– Мама, ну чего ты, спрашивается, приехала? Я тебе адрес для этого давала? Еще с теми баулами – в них поместится весь Мелитополь.
Мрачнеет и Людмила.
– Засунь себе свой язык знаешь куда? Хабалкой была, хабалкой и осталась.
– Зато ты профэссор.
Людмила что-то обиженно бормочет, но молнии уже отсверкали. Она действительно не профессор, и с этим нужно смириться. Злости больше нет. Людмила отходчива. Посмотрев внимательно друг на друга, мать и дочь начинают улыбаться. Через минуту они обнимаются. Ганна соглашается быть Аней.
Обед Геральдина накрывает на лужайке перед домом. Перечисляет Кате блюда: греческий салат, суп-пюре из брокколи, форель с пюре. Мозельское вино 2009 года. Мороженое. Кофе. Людмила оглядывает растущую по периметру лужайки хвойную экзотику. Спрашивает:
– А де яблони, груши, сливы?
– Нема, – отвечаю.
Все смеются. Людмила хлопает себя по лбу и бросается в дом. Появляется с двухлитровой бутылью и чем-то, упакованным в фольгу. Выясняется, самогон и сало.
– Мама, ну ты, блин, чего… – Аня краснеет. – Кто это будет кушать?
– Здра-а-авствуйте! Еси даже нихто не будет – я буду!
– Я тоже буду, – говорю.
– Отлично, зятек!
Аня смотрит на Катю, но та сохраняет невозмутимость. Людмила разворачивает фольгу и режет сало тонкими ломтиками. Геральдина с интересом следит за происходящим. Заметив это, Людмила двумя пальцами берет ломтик сала и подносит ко рту Геральдины. Та закатывает глаза и хихикает. Людмила (крупных размеров дрессировщица) трясет салом у ее рта. Маленькая собачка Геральдина осторожно берет ломтик губами. Слегка постанывает как бы от удовольствия.
Видя такой успех, Людмила наливает ей полстакана самогона. Геральдина со страхом следит за мутным протуберанцем в бутыли. Элегантным движением берет стакан, подносит на манер сомелье к носу и втягивает воздух. На лице возникает выражение ужаса. Найн, данке. Не говоря ни слова, Людмила берет у Геральдины стакан и выпивает одним глотком. С шумом нюхает кусочек сала, едва не втянув его ноздрями. Потом съедает. Наливает самогона мне. Я повторяю проделанное Людмилой.
– Выпьешь? – спрашивает Людмила у Кати.
Катя кивает. Она пьет самогон глотками, смакуя. Морщится от сивушного духа, но пьет. Людмиле хочется подсказать ей, как именно следует пить самогон, но она помалкивает. Все еще не вполне понимает характер своего с Катей родства. После обеда Катя, я и Аня (именно в таком порядке) садимся на скамейку-качели и медленно качаемся. Людмила, сопровождаемая Геральдиной, идет отдыхать, ее тоже заметно покачивает. На пороге останавливается и, сверкнув золотыми зубами, шлет всем воздушный поцелуй.
– Мама, конечно, придурковатая, но добрая, – говорит Аня.
Геральдина возвращается. Наливает в бокалы белое вино и подает их сидящим. Взяв бокал из Аниных рук, Катя возвращает его на поднос. Молча целует Аню в висок и приносит ей стакан апельсинового сока. Аня пожимает плечами, тоже молча. Слышен лишь ритмичный скрип качелей. В этом тройственном качании есть что-то опереточное. Катин беспомощный взгляд как укол отчаяния. Встаю и отвожу глаза. Сон-оперетта, важно лишь проснуться. Я уже вижу, как Катя трогательно заботится о ребенке Ани. Принадлежащем нам троим ребенке. Проснуться или умереть.
– Гутен морген, зятек! И хэндэ хох!
В окне второго этажа появляется Людмила. В ночной цветастой сорочке – над подоконником, как над ширмой кукольника. Приветливо машет. Под сорочкой величаво колышется ее грудь.
– Щезни! – командует Аня.
Людмила выбрасывает руку в зиге:
– Гитлер капут!
Исчезает. Спит до ужина.
Вечером, когда все уже готовятся ко сну, вхожу в кабинет и по привычке включаю компьютер. Следует принять какое-то решение. Смотрю на экран, будто там может ждать ответ. А я даже не сформулировал вопрос. В поисковик вбиваю Паркинсон. «Болезнь Паркинсона – медленно прогрессирующее неврологическое заболевание». Так… «В головном мозге гибнут нейроны, вырабатывающие дофамин». Паркинсон – боль, и Аня – боль. От соединения двух болей не становится легче.
Откидываюсь на спинку стула. До сих пор не позволял себе прочитать ни строки о Паркинсоне. И ничего не спрашивал у врача. А тот и не пытался ничего мне говорить. «Дофамин. Передает команды головного мозга мышцам. Когда он перестает вырабатываться, мышцы…»
Из коридора доносится тихая песня Людмилы. Ложусь головой на клавиатуру, и экран в бешеном ритме пролистывает развитие болезни Паркинсона – симптоматику, осложнения, прогноз продолжительности жизни. Эту информацию я считываю затылком.
Мобильник исполняет Марш авиаторов. Поднимаю голову: на дисплее высвечивается Мама. Нет, не сейчас. Она чувствует меня и сразу обо всем догадается.
