30.04.14, Петербург
Мы с Верой готовимся к концерту. Вера сидит за синтезатором, я из-за ее плеча смотрю в ноты.
– Я спою первый куплет, а потом мы попробуем вдвоем, ладно?
– Ладно… Слушай, а может, ты будешь петь эту песню одна?
– Она тебе не нравится?
– Наоборот, очень. Мне только кажется, что здесь нужно петь твоим ангельским голосом, а мое гудение всё испортит.
– Так, понятно. Песня отменяется. – Вера захлопывает ноты. – Знаешь, она мне и самой не слишком нравится.
Я кладу ей руку на плечо.
– Верочка, всё будет так, как ты решишь. Спой мне первый куплет.
Вера отрицательно качает головой. Взъерошивает рукой волосы на лбу. Лицо отдает желтизной.
– Ну пожалуйста, – поправляю ей челку.
Вера выскальзывает из-под моей руки и внимательно на меня смотрит. Открыв ноты, пробегает пальцами над клавишами. Затем касается их. Начинает петь.
– Стая уток покидала озеро, – вступаю во втором куплете.
Вера убирает руки с клавиатуры:
– В начале этого куплета вместо ля – до.
– Понял, четные куплеты начинаются с до: Стая уток / Покидала озеро, / Было утром / Небо розово… – Обрываю пение. – Дальше пробуем по очереди: Взмыли, безголосые…
– Взмыли, безголосые, / Сосредоточенно, / Будто в небе озеро / Такое точно.
– Будто в небе озеро / Такое точно, – присоединяюсь на повторе. – А теперь я: Поплывут в безветрии те, кто добрались, / Для симметрии – головами вниз… Нормально! Для симметрии / Головами вниз. Пробуем вдвоем: Разомлеют после / От своей удачи. / Ну, а то, что бросили, – / Всё оплачут. Повтор – ты одна.
– Ну, а то, что бросили, / Всё оплачут.
В дверях стоит сияющая Катя. Оба больших пальца подняты вверх – фирменный жест. Вера смущенно машет рукой: она еще не умеет принимать похвалы. Целует Катю и уходит в свою комнату. Я направляюсь было в свой кабинет, но Катя меня останавливает. Закрывает дверь.
– Только что звонили из больницы… Когда тебя не было, мы ездили в больницу сдавать анализы… – У нее перехватывает горло. – Всё довольно плохо. Очень плохо, понимаешь?
– Подожди… Что они конкретно сказали?
– У Верочки нарушено движение желчи. Желчь начинает разливаться по телу… Ты заметил, какая она желтая? Кровь очищается плохо. Когда неочищенная кровь попадает в мозг, человек становится агрессивным и непредсказуемым. Предупредили, что всё это проявится в ближайшее время.
Уже проявляется… Одно дело – медицинский прогноз, а другое – те изменения, которые наблюдаешь сам. То, что предстоит Кате в отношении меня.
Спрашиваю:
– Что предлагают?
– Срочно в больницу. Я не смогла сказать ей этого сейчас.
Достаю из кармана телефон, набираю Майера и передаю ему сказанное Катей. Он обещает перезвонить через час.
Я – Кате:
– Нам перезвонят. Садись, не надо вот так стоять.
– Как – так?
– Безнадежно.
Катя садится в кресло, я – на винтовой стул у инструмента. Одним пальцем наигрываю мелодию песни. Появляется Вера в пижаме, она пришла попрощаться перед сном.
– Значит, ничего песня?
Катя улыбается:
– Ты же видишь, он не может остановиться.
Мы с Катей целуем Веру, и она отправляется спать.
Звонит Майер – ровно через час после нашего разговора. Пунктуален. Эффективен. Скуп на слова. Для Веры приготовили место в одной из берлинских клиник. Два дня на сборы.
1993
Знакомство с дядей Куртом вселило надежду. Дело было даже не в том, что его царский подарок (в конверте лежало 20 000 марок) открывал возможности для бегства. Поддерживала сама мысль, что где-то недалеко, в одном с ними городе, живет тот, кто в крайнем случае найдет выход. А крайний случай стремительно приближался. Три недели, проведенные в Берлине, от первого дня особенно не отличались. В общении с Глебом Катины родители по-прежнему пользовались скороговорками и закатывали глаза, когда он не понимал сказанного. Иногда демонстративно переходили с ним на замедленную речь, где глаголы стояли в инфинитиве, а существительные – в именительном падеже: снег – обувь сушить, свет – зря не гореть. Все гадости о нем говорились четким размеренным речитативом – Кате, в его присутствии. Однажды фрау Гертнер пригласила его знаком к туалету. Открыв дверь, она показала на сиденье унитаза: капля, кто-то капать. Услышав иностранные конструкции матери, тут же появилась Катя. В этот момент Глеб пытался объяснить, что, пользуясь унитазом, сиденье он всегда поднимает. Катя сказала матери, что капнуть мог тот, кто выливал в унитаз старую заварку из чайника (выливать ее в раковину запрещалось). По версии фрау Гертнер, однако, так капнуть мог только писающий стоя (она употребила слово Stehpisser). Когда же Катя напомнила ей о присутствии в квартире еще одного Stehpisser’а, фрау Гертнер закричала, что дочь не смеет так говорить об отце. На крики вышел Гертнер-отец. Услышав о павшем на него подозрении, он чуть не задохнулся от возмущения и даже замахнулся на Катю. Не дремавший Глеб в один миг оказался рядом с женой. Катя втолкнула Глеба в их комнату и закрыла за ним дверь. Из-за двери до него доносились крики фрау Гертнер и, среди прочего, упоминание о Сталинградской битве, которую он, Глеб, скоро здесь устроит. Крики внезапно сменились тихой Катиной речью, которая была почти не слышна. Глеб осторожно
