Хома больше не было. Коротышку разрубили напополам, а Каон с трудом прикрывал Глинса, орудуя одной рукой. Из второй обильно текла кровь, постепенно лишая бывшего циркача сил.
– Парни, – прошептал я. Ярость, накопленная прежде, вдруг выплеснулась наружу, ядом растекшись по всему телу.
Рванул вперед, не обращая внимания на боль и новые раны, сметая врагов. Кому-то пронзил живот, кого-то удалось ранить в бок. Сам получил не меньше десятка царапин, но было плевать.
Добежав до оставшихся в живых соратников, встал с ними спина к спине. Теперь мы могли контролировать все пространство вокруг.
– Биться до конца! За Конклав! – рявкнул я.
– За Аонор! – откликнулись Глинс и Каон, слегка воспрянув духом.
Но я ощущал, как медленно покидает их жизнь, а усталость заполняет собой сознание, лишая возможности двигаться и бить. Мне тоже осталось недолго: слишком много крови вытекло из мелких ран.
– Простите меня, парни, – сказал я и ощутил их поддержку.
А потом нас смели.
Толпа просто задавила, как мы ни пытались отмахиваться клинками. Краем глаза я видел, как коренастый южанин подрубил Глинсу колени, заставив толстяка рухнуть на землю, а затем одним ударом отрубил ему голову. Закричав, я бросился на врага, но был отброшен назад сильным ударом. Каона там уже не было, его тоже задавили, прикончили эти твари.
Я остался совершенно один, окруженный врагами, при смерти.
В следующее мгновение мне в бок вошел чей-то кинжал, заставив поперхнуться кровью. Меч другого врага пронзил живот, а третий перерезал сухожилия на ногах. Я рухнул на землю, а сверху на меня опускались все новые и новые клинки, кромсая плоть и разрубая на части…
В какой-то момент сознание погасло, и перед тем как умереть, я услышал далекие крики. Наверное, это были враги.
Очнулся в какой-то темнице и в первое мгновение показалось, будто вокруг раскаленная лава, а сам я медленно поджариваюсь снизу вверх. Затем наваждение схлынуло, но боль осталась.
Каждая клеточка моего тела ныла, моля о милосердной смерти. Что со мной сделали? Я ведь совершенно точно умер… или нет?
Краем глаза уловил движение и резко повернул голову. Рядом оказался невысокий старик, щуплый, с седыми волосами, схваченными в хвост на затылке. Черты лица его были острые, крючковатый нос и узкие бесцветные губы сильно выделялись. Глаза горели бледно-серым из-под густых бровей. На старике были лишь свободные брюки, старые сапоги да рубаха.
Он подошел сбоку и встал прямо передо мной, внимательно разглядывая.
– К-кто вы? – прохрипел я. Язык с трудом ворочался во рту, жажда была невыносимой.
– Палач, – кратко откликнулся старик.
Я ощутил, как душа уходит в пятки. Палач? Но зачем южане оставили меня в живых? Хотят выведать военные тайны?
– Что со мной будет?
– Зависит от тебя, Кей.
Я вздрогнул. Он знает мое имя? Откуда? Южане его знать определенно не могут, значит нахожусь…
– В подвалах Собора, – улыбнулся старик. – Тебя обвинили в некомпетентности и гибели отряда учеников. В мирное время за такой проступок следует смертная казнь, но у нас каждый воин на счету, поэтому Совет вынес решение.
– Какое? – прохрипел я, ощущая, как боль от сердца растекается по телу. Парни доверились мне и в результате погибли. Наверное, я и впрямь заслужил смерть. Или что-то похуже. Гораздо хуже.
Вместо ответа палач развернулся и подошел к жаровне. Поворошил угли длинной железкой, а затем повернулся ко мне. На конце железки виднелся какой-то узор, клеймо. Оно было ярко-красным, раскаленным.
Мягко улыбаясь, старик подошел и одним движением приложил его к моей груди.
Боль была невыносимой, ударила по нервам. Все мое тело отозвалось на нее, заставив биться в судорогах. Я отчетливо различил звон цепей и запах паленой плоти. Сквозь приступы боли услышал тихий голос палача:
– Ты еще легко отделался, мальчик. В мое время тебе заклеймили бы каждую клетку тела, а затем провели по улицам города, где любой счел бы своим долгом бросить в тебя камень. И только потом тебя бы казнили.
Боль стихла не скоро, и я долго не мог открыть глаза. Тело дрожало, отказываясь мне подчиняться. Пот градом стекал по спине, а еще я ощутил, как мокро между ног. Впервые мне довелось испытать подобные пытки, и это оказалось серьезным испытанием. Главным образом для разума.
Открыв глаза, увидел старика, который по-прежнему стоял напротив. Выражение его лица было удивительно спокойным, даже когда я хрипло рассмеялся.
– Ты, старый хрен, который торчит здесь, вместо того чтобы сражаться! Что бы ты сделал на моем месте? Бросил бы пацана, который только месяц назад взялся за меч? Смотрел бы, как его убивают? Глядел бы на маленькую девочку, которую насилуют толпой? Чем тогда мы отличались бы от них? Чем?! Для чего мы сражаемся? Чтобы позволить им убивать и насиловать людей? Да, это моя вина, что не сдержались. Но как мы могли…
Я не договорил. Из горла вырвался лишь сип, и я больше не смог выдавить ни слова. Старик сделал еще один шаг, приблизив свое лицо к моему.
– Именно поэтому ты еще жив, мальчик. Потому что нам нужны те, кто готов пойти до конца. Но должен усвоить урок, если хочешь хоть когда-нибудь стать рыцарем. Ты командир отряда, а командир обязан умереть, но не дать погибнуть хоть одному бойцу. Ты был их богом, ты должен был их защитить. А ты не справился. Бог из тебя не вышел.
Он ушел, но слова еще висели в воздухе, звучали у меня в ушах. Я был бы рад заплакать, но не мог: в душе царила лишь пустота.
Меня выпустили на следующий день, и тогда же предстал перед командором. Сэр Дарн смотрел в сторону, рассказывая о том, что произошло.
Он был готов прикончить тех солдат, что обосновались в деревне, даже без нашей информации. Это была всего лишь проверка, сможем ли оценить противника. Командор отправил полторы сотни воинов следом за нами, но они задержались, ведь такому количеству людей трудно преодолеть большое расстояние за короткий срок.
Издалека услышав звуки сражения, а затем увидев троих бойцов, бьющихся против нескольких десятков, они поспешили на помощь. Все завершилось быстро, а затем, оставив больше сотни солдат в деревне, командир с сопровождающими привез тела бойцов отряда в столицу. Мое сердце едва билось и понадобилось трое целителей, чтобы вернуть меня к жизни.
– Ближайшие несколько дней ты отстранен от военных действий любого рода. Совет еще решает, как с тобой поступить, Кей.
Сэр Дарн наконец взглянул мне в глаза. В его зрачках я увидел свое отражение. А еще усталость и горечь.
– Ты поступил правильно, мальчик. Но
