В звездном свете дом казался добрым великаном из дерева с внимательными глазами-окнами. Мойра встретила у двери.
— Ник, я так надеялась… я молилась, чтобы ты вернулся!
— Ты была с ним, когда… когда он…
Она кивнула:
— Сидел у меня в ногах, а когда ты сказал «милая», вдруг пропал. Сначала я не поняла, что случилось. Кто же мог подумать, что он узнает тебя в передаче? А потом, через несколько минут, он появился на экране, и… и я поняла.
— Я похоронил его в открытом космосе — там, среди звезд. Его место там, он сам был звездой.
— Пройдем в гостиную, Ник. Хочу что-то показать.
В коридоре Хейз спросил:
— А что корабль? Уже продала?
— Нет, он все еще в Больших песках… Мама с папой недавно легли спать… разбудить их, чтобы повидались с тобой?
— Не надо… Я тут задержусь… если ты согласна меня терпеть.
В гостиной Мойра опустилась на колени перед маленькой корзинкой у камина. Хейз опустился рядом.
Сначала он увидел крошечные оборвыши-уши, затем тельце цвета утреннего тумана и хвостик с белой кисточкой на конце. Его изумленный взгляд отразился в паре золотистых раскосых глаз, а над ними во лбу сияла белая звездочка.
— Тряпка! — ахнул он.
— Я же говорила, они гермафродиты. Он… она родила его за неделю до смерти.
Хейз дотронулся до лохматого тряпичного уха.
— Ну и ну… Подумать только!
Он поднялся на ноги, подал руку Мойре и глянул через ее плечо на каминную полку, где стояла платиновая статуэтка Мориса Эванса. Ну да, Мойра ее продала, как и обещала. Продала себе самой.
Хейз заглянул ей в глаза. Будь он способен на любовь, давно б уже влюбился в нее.
Теперь способен.
— Мы начнем все заново, Мойра… если, конечно, ты окажешь мне честь и станешь моей примой. Снова загрузим корабль и отправимся туда, где еще не бывали. На Вьюнки и на Дальнюю Даль, и на Рудную Залежь…
— На Луговой цветок и Золотую Лихорадку, и на Фронтир…
— А когда облетим их все, вернемся на Чернозем…
— И оттуда снова отправимся на Златозернышко…
— И на Гесем…
— И на Пашню-в-Небе…
Прижав к себе, он стал осыпать ее поцелуями. Пускай в Старом Нью-Йорке стоит лето. В Старом Нью-Йорке всегда лето. Зато на Марсе в Новой Северной Дакоте — весна.
ВЗРОСЛЫЕ ПОКИНУТ ДОМ
Есть вещи, которые мы не можем забыть, есть — которые не хотим забыть, а есть некоторые, особенные, которые сочетают в себе и то, и другое.
Заканчивался сентябрь того последнего года. Мэри Эллен приехала в город, чтобы забрать меня после работы. Она остановилась на углу Мейн и Сентрал. Я уже ждал и сел в машину. Лори стояла на переднем сиденье, ее голубые глаза сверкали радостью открытия.
— Папа, я умею читать! — закричала она, едва увидев меня. — Я теперь умею читать, папочка!
Я щелкнул ее по курносому носу, но она не обратила на это внимания. Маленький красный букварь у нее руках был открыт на странице, где на ярко раскрашенной картинке мальчик качал на качелях девочку, а ниже — несколько фраз, напечатанных большими четкими буквами.
— Послушай, папа, послушай! Джейн — девочка. Джон — мальчик. Я вижу Джейн. Я вижу Джона.
— Как тебе наша маленькая Эдна Сент-Винсент Миллей? — спросила с улыбкой Мэри Эллен, следя за красным глазком светофора.
— Она просто чудо!
Загорелся зеленый, и мы поехали вверх по склону холма, где вдоль тридцатой трассы раскинулся маленький городок. Как я уже сказал, сентябрь заканчивался, холмы и поля немного поблекли, но еще хранили летнюю зелень, а небо было бледно-голубым. Домики сияли белизной, а лиловые тени вязов и кленов причудливо переплетались на аккуратно подстриженных лужайках.
Мимо, поднимая клубы пыли, продребезжал пустой грузовичок.
— О, посмотрите на Джейн. О, посмотрите на Джона.
— Лори, теперь ты сможешь почитать мне «Зимой и летом», — сказал я.
Она подняла голову от книжки. Не могу забыть ее глаза. Словно глубокие голубые озера, впервые отразившие солнечный свет.
— Конечно, папочка, я тебе почитаю.
Мэри Эллен свернула с шоссе на дорогу, ведущую к нашему дому.
— Дорогой, а Стивенсон не слишком сложен для нее?
— Нет, мама, — заявила Лори. — Ты не поднимаешь. Я уже умею читать!
— Но ведь ты же ей поможешь с трудными местами, да, Мэри Эл? — спросил я и поинтересовался: — А что у нас сегодня на ужин?
— Ростбиф. Ждет в духовке.
Мэри Эл свернула на подъездную дорожку и остановилась у куста форсайтии. Наш дом стоял на холме, и отсюда вся трасса была как на ладони. Машины сновали по ней туда-сюда, словно хлопотливые металлические жучки. За трассой раскинулось живописное озеро. В ясные дни можно было даже разглядеть Канаду. Но тот день выдался пасмурный, и молочная синева озера сливалась с туманной голубизной неба. Листья кленов во дворе шелестели под порывами ветра.
Я вытащил вечернюю газету из почтового ящика у ворот, поднялся на веранду и устроился на качелях. Лори была уже там, открытый букварь лежал у нее на коленях.
Мы тихо покачивались взад-вперед.
— Я вижу Джейн, — читала Лори. — Я вижу Джона.
Ветер шевелил страницы газеты, заголовки плыли перед глазами. Опять все про бомбу, а ниже та же зловещая история о мегатоннах и возможных мегажертвах. Вскоре газета выскользнула из моих рук, и я сидел, слушая чтение Лори, шорох ветра и звяканье столовых приборов, которые Мэри Эллен раскладывала на обеденном столе.
Мне до сих пор все еще слышится радостный звон посуды, легкий шорох ветра и — яснее всего — нежный детский голосок Лори, повторяющий: «Джейн — девочка. Джон — мальчик, Я вижу Джейн. Я вижу Джона…»
Мальчик, девочка и бомба. А потом Мэри Эллен
