– Я, Бирон, ваше величество!
– Ты?
– Я пришел узнать, как ваше величество себя чувствует.
– Получше, Бирон, получше, – пробормотала царица, – только почему ты называешь меня «величеством»?
– Мы не одни...
– Не одни? – бедная, запуганная кошмарными видениями женщина привстала в постели и огляделась по сторонам; заметив в глубине комнаты неясные очертания трех мужчин, она издала пронзительный крик и вцепилась в герцога. – Что им нужно, – в страхе прошептала она, – это Долгоруковы, которых ты велел обезглавить, они обвиняют меня и тебя, Бирон, тоже.
– Что это тебе пришло в голову.
– Вот смотри, смотри, – закричала царица, – князь Василий[24] держит в руках свою голову и приглашает нас сыграть ею в кегли. Почему пол такой красный, Бирон, откуда здесь так много крови, я не проливала ее, я ведь на коленях умоляла тебя пощадить его, что им от меня нужно, прикажи позвать гренадеров, пусть они в них стреляют. Прочь с глаз моих! Прочь!
– Успокойся, – проговорил потрясенный Бирон, – то, что ты видишь там, вовсе не призраки; это Остерман, Миних и Лёвенвольде, твои преданные друзья, они пришли справиться о твоем самочувствии.
– Действительно, – пробормотала Анна.
– В самом деле, ваше величество, – промолвил Остерман, подходя ближе.
Императрица какое-то время оцепенело вглядывалась в него, потом начала, казалось, что-то искать, роясь в подушках.
– Где мое завещание? – спросила она наконец. – У меня забрали его.
– Завещание у меня в руках, – сказал Остерман, – запечатанное большой государственной печатью, в том виде, в каком ваше величество и передало его мне.
– Что говорит народ о моей болезни? – внезапно воскликнула Анна. – Он уже знает, что я вот-вот умру?
– Народ надеется, что ваше величество еще долго всем нам на благо процарствует, – молвил в ответ государственный канцлер.
– Так, – пробормотала Анна, – а почему он на это надеется?
– Потому что любит тебя, – быстро ответил Бирон, – но, с другой стороны, он опасается, что ты выберешь такую наследницу, от которой можно ожидать мало хорошего.
– Ты имеешь в виду герцогиню Брауншвейгскую? – спросила Анна.
– Да.
– Ее не любят? – опять спросила царица.
– Не любят уже по той причине, что она чужестранка, – сказал Бирон, – а вот ее сына Ивана, который родился в России и которого, как следует надеяться, воспитают русским, напротив, с удовольствием видели бы твоим преемником на троне.
– Но я хочу, чтобы мне наследовала герцогиня, – крикнула царица с плаксивым упрямством ребенка.
– Тогда ты хочешь погибели ее и всех нас, – возразил Бирон.
– Как только она вступит на престол, следует опасаться кровавой революции, которая всем нам может стоить жизни, – добавил Остерман.
– Что же мне теперь делать? – спросила Анна, беспомощно стараясь преодолеть охватившее ее слабоумие.
– Я составил текст нового завещания, которое учитывает пожелания твоего народа... – начал Бирон.
– Да ведь Иван еще лежит в колыбели, как же он сможет править, – сказала Анна и начала хрипло смеяться.
– В действие будет приведен механизм регентства...
– Понимаю, – пробормотала Анна.
– Ты подпишешь его?
– Да.
Бирон зажег свечу, Остерман обмакнул в чернила перо и подал его царице, которая попыталась было писать.
– У меня не получается, – в бессилии сказала она.
Бирон расстелил завещание на ночном столике и, водя ее рукой, помог ей. Когда он торопливо прятал у себя документ, перо выпало из ее слабой руки, и чернила разбрызгались по шелковому одеялу.
– Погоди! – внезапно закричала она. – Оставь! Что это я там подписала? Дай мне бумагу обратно, злодей, я больше не желаю подписывать смертные приговоры. Хватит, довольно, довольно! – она упала на подушки и какое-то время не подавала признаков жизни.
– Она мертва? – спросил Остерман.
Бирон склонился над ней и неуверенно пожал плечами, после этого он отворил дверь и позвал лейб- медика и ее придворных дам. На несколько мгновений ее снова привели в чувство, потом горячечный бред возобновился у нее с удвоенной силой. Бирон со своими ставленниками теперь оставил покои царицы, чтобы на месте незамедлительно отдать все распоряжения в случае смерти императрицы.
Последовала страшная ночь. Императрице виделось, как из земли вставали все жертвы ее жестокого царствования и бесконечной чередой проносились мимо нее по воздуху. Люди с отделенными от туловища, окровавленными головами, другие с растерзанными спинами и еще другие, нашедшие себе могилу в снегах Сибири. Они рыдали и клялись, что были ни в чем не виновны… Утром следующего дня, двадцать восьмого октября тысяча семьсот сорокового года, императрица Анна умерла. Завещание было без промедления обнародовано и Иван Шестой провозглашен императором. Час спустя делегаты от Сената, духовенства и знати под предводительством Остермана явились к Бирону и в подписанном всеми письме смиренно просили его взять на себя бремя регентства при несовершеннолетнем еще царе, что бывший конюх[25] милостиво и пообещал им сделать.
Население Петербурга было сильно возбуждено. Императрицу Анну не любили, но к герцогу испытывали отвращение и ненавидели его.
Тысячи людей толпились перед императорским дворцом, безбоязненно выражая свое недовольство.
– Вот так подарочек мы получили, – говорила симпатичная, крепко сбитая торговка яйцами, в пару к цветастой юбке надевшая овечий полушубок и торговавшая своей снедью из глубокой овальной корзины, – сперва нас напугали этой заморской герцогиней, чтобы потом сделать еще хуже и все передать этому кровопивцу.
– Теперь он потребует именовать себя их императорским величеством, точно великий князь, – резонно вставил мужчина с русой бородой, несший на голове поднос с ликерами, – вот прохвост.
– Я все никак не могу взять в толк, почему гвардейцы-то ведут себя так спокойно, – прошептал купец в длинном, подпоясанном синим кушаком армяке и широкополой фетровой шляпе на голове, – на кой ляд нам сдались чужаки, разве у нас русских людей нет с настоящей царской кровью?
– Кого вы имеете в виду? – спросил крестьянин с коротким обушком за поясом и волосами, остриженными в кружок.
– Кого же еще, как не великую княжну Елизавету Петровну, – вмешался в разговор какой-то солдат.
– Конечно, зачем нам невесть откуда взявшиеся пришельцы, – пробормотал продавец ликеров, – когда у нас есть законная императрица, дочь Петра Великого?
– Если бы хоть кто-нибудь решился начать, – раздались голоса в кучке солдат, – вся армия и весь народ последовали бы за ним, но ведь и генералы-то все сплошь иноземцы и сговорились с этим тираном, чтобы сгубить нас.
– Боже, помоги нам, – вздохнула торговка яйцами.
– Бог далече, милая женщина, – возразил купец, – а пословица недаром гласит: «Бог-то бог, да сам не
