Если бы Берлускони сказал, что нет ничего плохого в том, чтобы выдвинутая кандидатура ко всему прочему была еще и хороша собой, все, включая феминисток, ему бы аплодировали. Но он имел в виду, что нет ничего плохого в выдвижении красотки, в том-то и дело. Пожалуй, плохо двигать девушку в правительство только за то, что она красива.
Размышление номер два. Про неаполитанку, которая называет Берлускони «папочка», конечно же, не нужно думать плохо. И все-таки вспоминается бессмертная песня Коула Портера, ставшая знаменитой благодаря Мэрилин Монро и Эрте Китт, My heart belongs to daddy[604], в которой девочка очень сексуальным голосом рассказывает, что не может иметь настоящих отношений со сверстниками, потому что ее сердце принадлежит daddy, то есть «папочке». Много чернил было изведено на любовь этой девушки (инцест, педофилия, верность семейным ценностям?), и замысел автора по существу остается неясным – Коул Портер, кстати, был не так-то прост… Сказанное не отменяет того, что песня очень красивая и чувственная, и странно, что Апичелла ее не знает.
Размышление номер три. Похоже, сам премьер-министр сказал, что мы не хотим становиться многонациональным государством, поэтому нужно, как настаивает «Лига Севера», усилить иммиграционный контроль. На первый взгляд кажется, будто он сказал то же самое, что и Фассино[605]: нужно контролировать нелегальную иммиграцию и помогать иммигрантам легальным. Но за этим стоит другой посыл, а именно, что решение, стать или нет многонациональной цивилизацией, – это свободный выбор. Как будто императорский Рим (и даже раньше) мог решать, хочет ли он быть захвачен варварами или нет. Когда варвары теснят границы, они просто приходят, и все. Мудрость императорского Рима (которая позволила ему продлить существование на несколько столетий) заключалась в том, чтобы издать законы, признающие права варварских поселений, дать гражданство тем, кто мирно проживал в пределах империи, и даже принимать их на воинскую службу. Таким образом он получил иллирийских и африканских императоров, новую религию, основанную турком по имени Саул, а среди его последних мыслителей был бербер по имени Августин[606].
Когда огромные массы напирают на границы нашего мира, нельзя лукавить, что решение о том, впустить их или нет, зависит от нас. Кстати, если бы за последние десятилетия Италия создала себе образ нищей оборванки, возможно, тысячи африканцев (и балканцев) никогда бы не решились прийти к нам. Но дело в том, что они смотрели итальянское телевидение, особенно программы на каналах Mediaset, в которых наша страна представлена населенной невероятными красотками, где достаточно ответить, что Гарибальди – это не велосипедист, чтобы заработать золотые жетоны[607]. Разумеется, все бросились сюда вплавь, не подозревая, что придется спать в картонной коробке в подземном переходе на вокзале и насиловать, если повезет, шестидесятилетних синьор.
Размышление номер четыре. Читаю, что хакеры не только взламывают банковские системы, но и ставят под удар спецслужбы, проникая даже на сайты ЦРУ. Этого следовало ожидать. Я думаю, что скоро (или уже сейчас) в Сети останутся только неверные супруги, блаженно не ведающие, что обманутая половина может все узнать, и те идиоты, которым нравится оплакивать пустой счет. Спецслужбы же откажутся от интернета. Отправить секретное сообщение из Лондона во вторник утром и быть уверенным, что оно сразу будет получено в Нью-Йорке, конечно, удобно, но, в сущности, агент, вылетающий из Лондона утренним девятичасовым рейсом, будет в Нью-Йорке в полдень по местному времени. И тогда гораздо удобнее спрятать сообщение в каблук ботинка, выучить наизусть или, в крайнем случае, засунуть в сфинктер. Итак, полный назад к прогрессу!
2007Разве я расист? Это он негр
Возможно, вскоре улягутся споры на национальном, но не на международном уровне. От друзей из разных стран еще приходят письма с вопросом, как же президент Берлускони мог совершить такую историческую оплошность, пошутив, что новый американский президент молодой и красивый и к тому же загорелый[608].
Многие пытались дать объяснение словам Берлускони. Версии недоброхотов: от скандала (Берлускони хотел оскорбить новоизбранного президента) до формата trash: Берлускони прекрасно понимал, что дает маху, но знал также, что его электорат обожает подобные ляпы. Интерпретации сочувствующих: от нелепо оправдательных (приверженец соляриев, Берлускони хотел сделать Обаме комплимент) до сдержанно-снисходительных (всего лишь невинная шутка, не будем преувеличивать).
Иностранцы недоумевают, почему Берлускони, вместо того чтобы защищаться, заявив, что его неправильно поняли, что он имел в виду совсем другое (в сущности, его обычный метод), настаивал на правомерности своего выражения. Единственный ответ – Берлускони на самом деле верит, что ничего такого не сказал; искренне не понимает, что же в этом плохого.
Он сказал (как он думает), что Обама – темнокожий; разве не так, кто-то отрицает? Берлускони, как ему кажется, подразумевает: Обама – темнокожий, это очевидно, все американские темнокожие писатели обрадовались тому, что темнокожий займет кресло президента. С давних времен темнокожие в Америке повторяют: black is beautiful, темнокожий и загорелый – это одно и то же, поэтому можно сказать, tanned is beautiful[609]. Не так ли?
Нет. Вы помните, что белые американцы называли «неграми» (negro произносится как «нигро») выходцев из Африки, а когда хотели выразить свое презрение, говорили nigger. Затем афроамериканцы добились, чтобы их называли black; но сегодня термин «ниггер» может употребляться в шутку или для провокации. Вообще-то между собой они так говорят, но если это скажет белый, не исключено, что получит по физиономии. Точно так же как есть геи, которые используют для самоопределения выражения гораздо более сильные, но если так их назовет тот, кто геем не является, как минимум они обижаются.
Значит, сказать, что темнокожий занял президентское кресло, – это обычная констатация, можно произнести это как с удовлетворением, так и с ненавистью, но это может сказать кто угодно. Назвать же темнокожего загорелым – это способ сказать и не сказать, то есть намекнуть на различие, не осмелившись назвать вещи своими именами. Сказать, что Обама «темнокожий», – очевидность; сказать, что он «черный», – намек на цвет его кожи; сказать, что
