Вить, говорю, что там могло взорваться–то? Или это диверсанты?
А он чуть не плачет: какие диверсанты, откуда им взяться? Сами что–то намудрили или оставили на выходные… ну и вот. Может, температурный режим не тот, может, еще что, оно и бабахнуло. И если дальше пойдет, то хана нашему институту и нам с ним вместе. А потом — и всему району, потому что пока сообразят, в чем дело, пока спецвойска пригонят, пока начнут эвакуацию… А у нас через дорогу НИИ вирусологии, между прочим! И там тоже не лекарство от насморка ищут (хотя лучше бы его). А чуть подальше — еще парочка НИИ посекретнее нашего…
Мне даже как–то поплохело, но это, наверно, от дыма, воняло им все–таки.
Ты б вот, Колька, наверно, сразу начал домой названивать, чтобы драпали куда подальше, а у нас, повторяю, не было мобильных. И городского телефона на складе тоже не было, а по вертушке Витя уж попробовал звонить — не отвечал никто. И куда удирать? Поди знай, в какую сторону облако понесет!
И тут сирена замолкла. Мы с Витей переглянулись, подумали, что обойдется… и тут свет погас.
Я ему говорю, наверно, обесточили, чтоб не замкнуло где–нибудь, но сам себе не верю. За стенкой какой–то грохот и треск слышно, а я на пожаре в своей деревне бывал, помнил этот звук. Здание института–то старое, перекрытия деревянные, а раз так, то сложится он прямо нам на головы. И жди, пока откопают. Если откопают, да.
Слышу, Витя скулит, страшно ему. Мне тоже страшно, но я все–таки постарше буду. Вспомнил, что вроде бы видел на одном стеллаже керосинку и еще удивился — на кой она здесь?
Витя еще эту лампу туда–сюда переставлял, когда мы его ящик на место громоздили, и ворчал, мол, опять Полозков опыты ставил прямо на складе, ведь попадется когда–нибудь… Но я это мимо ушей пропустил, подумал только, что теперь знаю, кому за нарушение правил пожарной безопасности надо втык сделать. Огнетушитель–то на месте, но всё равно… Полозков — это тоже из Витиной лаборатории парень был, вроде серьезный такой с виду, в очках, а туда же!
Я тогда курил много (на это Надюша тоже ругалась), спички всегда при себе были. Ну я коробок достал, зачиркал, Витя спрашивает — Ильич, ты сдурел? А я ему — да хоть покурить перед смертью! Он и поверил, что я всерьез, заревел по–настоящему…
Лампа на месте оказалась, я ее взял, подумал еще — что, если керосина–то нет? Спичек надолго не хватит, а в темноте совсем паршиво! Но нет, кое–как зажег я эту древность — у нас в деревне похожая была, но поновее, а эта прямо в музей просилась. Увесистая такая, вроде даже с узорами — я на ощупь чувствовал. Правда, огонек вышел тусклый, будто кислорода не хватало… или просто стекло пыльное и мутное было? Я и пару трещин разглядел, удивился еще — толстое–то какое…
Но дышать и впрямь тяжелее стало. Глупость, конечно, склад не такой уж маленький, не могли мы с Витей весь воздух выдышать за несколько минут! Показалось, наверно.
Я так и сказал, и тут за дверью грохнуло. И сама дверь затрещала. Витя к ней подобрался, повернулся — я его еле рассмотрел, света не хватало — и говорит, мол, Ильич, всё. Перекрытие рухнуло, дверь долго не продержится. А как и она рухнет, мы тут преотлично закоптимся. Шутил, значит, хоть морда лица вся в слезах была, как у девчонки.
А я как оцепенел. Помню, думал только: как же так–то? Я вот помру… а Надюша будет думать, что я с дружками загулял, водку пьянствую. Злиться будет, к утру переживать начнет, а ей нельзя, она ж беременная, потому на меня и ворчит всё время. И Танюха только в пятый класс пошла, как же она без папки–то? То есть если я просто помру, это еще ладно, им пенсию по потере кормильца дадут, но… Их же тоже накроет, мы совсем рядом с институтом живем!
Сижу так на ящике, молчу, вроде бы молиться надо — а я атеист. Говорят, правда, в такие минуты даже атеисты живо уверуют, а я вот нет. Да и все равно я ни одной молитвы не знал, а и знал бы — все равно понимал, что чудес не бывает.
Помню, держу эту керосинку, смотрю, как огонек захлебывается, стекло машинально рукавом протираю и думаю: «Только бы этого не было, совсем не было, не ходил бы я на этот склад, и третий корпус цел остался, и…»
А потом ничего не помню.
Очнулся от того, что Витя меня тормошит и смеется, мол, Ильич, иди домой, что ты тут спать пристроился. Или с женой поссорился?
Огляделся — а я наверху, не на складе. Сижу в уголке на стуле, приуснул, вот мне и привиделось невесть что.
Посмеялись с Витей, пошли к дежурному. Я спрашиваю: тебе ничего не надо на склад занести? Он удивился, говорит, нет. И кивает, мол, авоську свою не забудь. Что, говорит, там у тебя, кирпичи, что ли?
Ну, Витя ключи сдал, расписался, на проходной мы отметились да пошли по домам. Я с Надюшей помирился, всё чин–чинарём, только ночь не спал — слушал, не завоет ли сирена.
Завыла. Ненадолго. И институт оцепили. Потом сказали, проводку замкнуло во втором корпусе, в кладовке. Обошлось, только она и выгорела.
Вот так, друг Колька. Хочешь верь, хочешь нет, а только это я устроил. Не стану говорить — город спас, может, всё и обошлось бы. Но сам уж точно спасся, и Витя заодно.
Как — сам догадаешься. Скажу только, что никакой авоськи у меня с собой не было. Обычно брал — мало ли, что в магазине выкинут, не в руках же нести, а в тот день не взял. Накануне принес кое–чего, а разбирать не стал, потому как поругались мы. Так что по карманам только пропуск, деньги да сигареты со спичками были.
Но — оказалась вот в руках. А в ней — керосинка. Та самая, в позавчерашнюю газету обернутая.
И на охране
