И наконец в рубке имелись полусожженные тела пяти голубочешуйчатых венерианских ящериц.
У Тара тупо заныло в груди. Хелена Фицрой исчезла. Исчезла… после того как призналась, что любит его.
Неожиданно Гар вспомнил. Доктор Седрик Элтон… так звали психиатра, который освидетельствовал его для получения лицензии пилота межпланетных грузовиков третьего класса.
– Боже!.. – опять простонал Гар. Внезапно его начало тошнить. Он метнулся к санблоку, и вскоре ему стало легче.
Когда Гар наконец смог разогнуться и оторваться от раковины, он уставился в зеркало и долго разглядывал себя, ощупывая втянувшиеся щеки и запавшие глаза. Похоже, он съехал с катушек дня два-три назад.
Это с ним впервые. Ужасно… И странно: раньше он как-то не верил в космическое безумие.
Вдруг он вспомнил Джерри. Вот бедолага!
Гар кинулся из санблока обратно в рубку. Джерри уже проснулся. Он поднял взгляд на Гара и выдавил улыбку.
– Здравствуйте, доктор Элтон, – произнес он.
Гар пошатнулся как от удара.
– Все в порядке, доктор Элтон, – сообщил Джерри, и улыбка его стала шире. – Все вышло, как вы и говорили!
– Забудь это, – прорычал Гар. – Я принял желтую пилюлю. Я опять в норме.
Улыбка Джерри резко исчезла.
– Я теперь понимаю, что я наделал, – горько вздохнул он. – Ужасно. Я убил шесть человек. Но теперь я снова в своем уме! И готов понести наказание…
– Забудь, я сказал! – рявкнул Гар. – Тебе больше незачем смешить меня. Погоди, я тебя сейчас развяжу…
– Вот спасибо-то, доктор! – искренне сказал Джерри. – Я, признаться, здорово устал от смирительной рубашки…
Гар опустился на колени около Джерри, распутал узлы и снял веревки.
– Сейчас ты будешь в порядке, – приговаривал Гар, растирая вялые руки Джерри. Физическая усталость затекших от неподвижности конечностей и психологический стресс сделали свое дело.
Наконец он восстановил кровообращение Джерри и помог ему подняться на ноги.
– Не тревожьтесь, доктор Элтон, – говорил меж тем Джерри. – Я не знаю, почему убил этих людей, но знаю, что больше ничего подобного не будет. Я, наверно, был совсем не в своем уме.
– Теперь можешь стоять? – спросил Гар, отпуск Джерри.
Джерри прошелся немного туда-сюда. Сначала его шатало, но постепенно он расходился и с каждым шагом все меньше напоминал робота.
Гар почувствовал, как к горлу вновь подкатывает тошнота, и постарался побороть ее.
– Ну как ты, Джерри, дружище? – участливо спросил он.
– Прекрасно, доктор Элтон, – признательно ответил Джерри. – Большое спасибо за все, что вы для меня сделали.
Джерри повернулся, подошел к двери шлюза и открыл ее.
– До свидания, доктор Элтон, – сказал он.
– Постой! – закричал Гар, прыгая к Джерри.
Но тот уже вошел в шлюзовую камеру и закрыл за собой дверь. Гар пытался открыть ее, но ничего не вышло – Джерри уже включил насосы, и давление в камере стало падать.
Гар, в ужасе выкрикивая имя товарища, дергал дверь. Через небольшой квадратный иллюминатор толстого стекла он видел, как раздулась и опала грудная клетка Джерри, изо рта и носа брызнула кровь, глаза выпучились, а затем правый лопнул и вытек…
Он видел, как Джерри повернулся в сторону («к Хелене!») и улыбнулся. Затем отвернул кремальеру внешнего люка и вылетел наружу, в пустоту.
И когда Гар наконец перестал кричать и без сил упал на кресло за планшет-стендом, костяшки его пальцев были разбиты и кровоточили от ударов по голому металлу.
© Перевод на русский язык, Вязников П.А., 1994
П. Шайлер Миллер
Нож ниоткуда
Приходилось ли вам лелеять мечту об убийстве?
Доводилось ли сидеть за столом, опершись локтями о столешницу, и, спрятав лицо в ладонях, воображать, как вы по самую рукоять вонзаете нож в дряблую морщинистую шею и вращаете клинком до тех пор, пока тонкая струйка старческой крови не потечет с обагренных ваших запястий – пока не закатятся глазные яблоки и не подогнутся старческие колени? Ощущали ли вы, как пульсирует кровь в висках и душу вашу переполняет дикое, первобытное наслаждение при виде отвратительного, нелепого существа, наконец-то вами приконченного?
А потом вы открывали глаза и смотрели на исписанные каракулями листы, тщательно вычерченные схемы, графики, соотносительные диаграммы и прочую мертвую писанину, которая и составляет смысл всей вашей жизни. И снова брались за перо, и опять принимались исписывать новыми каракулями очередные листы бумаги, уточнять схемы, добавлять новые разноцветные точки к диаграммам – посвящая этим занятиям каждые три из пяти рабочих дней недели с той самой поры, как достигли возраста, когда можно начинать карьеру, о которой вы мечтали и к которой вас готовили.
Может быть, мне стоит сходить в клинику на прием к психотерапевтам, дабы те напичкали меня витаминами? А может, лучше отправиться в религиозный центр, где дипломированные клерикалы попытаются привить моей заблудшей душе любовь к ближнему? Или завалиться во Дворец Наслаждений, в котором какая-нибудь страстная шлюха мигом избавит меня от хандры? Или подать прошение о предоставлении мне права жениться и вплотную заняться производством еще одного поколения археологов, чтобы те, повзрослев, превратились в таких же усталых, измученных, одержимых жаждой убийства людей, как их прославленный папаша?
День за днем, ночь за ночью я пытаюсь представить себе, что случилось бы, если бы в тот памятный день я все же осмелился всадить нож в глотку человека, который только что применил концепцию обратимости времени к спокойной, вполне развитой науке – археологии. Если б я мог все предвидеть – если б знал, чем обернутся романтические мечтания, к которым он настойчиво пытался приобщить меня…
Откуда те мечты? Я ведь был совсем маленьким в то время; рассчитывать все вперед не умел; нож тот был для меня обычным ножиком. И знаете, мне кажется, что если бы он знал – если бы он мог предвидеть, что наука, которой он посвятил каждую секунду своей долгой жизни, деградирует в некое трехмерное счетоводство, – если бы он мог это предвидеть, то сам вырезал бы собственное сердце и вручил его мне, моля простить за содеянное.
Он был великим человеком, тот старик – мой дедушка.
Вы, конечно, уже видели нож. Думаю, его видели все. Но первым – сразу после деда – увидел нож я. Мне тогда было десять лет. Я сидел в лаборатории деда, забравшись с
