Нож, который Уолтер Тойнби нашел в будущем, сохранился идеально – рукоять, конечно, поистерлась, но сам клинок был без единой царапины. Потом химики и физики, пытавшиеся определить состав металла, с помощью алмазной пилы сделали на лезвии небольшую насечку, чтобы отщепить необходимую для опытов частичку вещества. Эту насечку может увидеть каждый посетитель музея. Нож с насечкой пролежит в музее еще триста лет, пока за ним не явится человек из прошлого.
Этим человеком окажется Уолтер Тойнби. Но дело в том, что нож, который дед возьмет с собой из будущего, не будет иметь никаких насечек. Значит, где-то должно существовать начало цикла. И где-то цикл должен кончиться. Но где именно? Как был изготовлен нож, если у истории этой вещицы нет ни начала, ни конца? Как разорвать порочный круг замкнутого цикла? Как бы я хотел знать это! Быть может, я бы тогда не лелеял мечту об убийстве. Быть может, будущее представлялось бы мне исполненным смысла и логики – а не хаотическим нагромождением миров, которых никогда не было.
© Перевод на русский язык, Куртишвили Ш.С., 1994
Роберт Хайнлайн
Уроборос
(Все вы, зомби…)22.17. – Пятая временная зона (ВОСТ.) – 7 ноября 1970 – Нью-Йорк – «У Папаши». Когда я протирал очередную рюмку, вошел Мать-Одиночка. Я засек время – 22.17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату – это наша обязанность.
Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.
Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности – просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: «Я – мать-одиночка». Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: «…четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц».
Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счет. Дрался он страшно – так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.
Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию «Старого белья» и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.
Я протер стойку.
– Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?
Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан – казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть все, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.
Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно – для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.
– Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.
Он кисло посмотрел на меня.
– Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.
Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.
– Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь – я читал эти «признания». Тебе просто здорово удается понять женскую точку зрения.
Это был риск – он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завелся, чтобы услышать только конец фразы.
– «Женская точка зрения!» – фыркнул он. – Да, кто-кто, а уж я ее знаю! Кому как не мне знать…
– Да?.. – с некоторым сомнением спросил я. – Сестры?..
– Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.
– Ну-ну, – кротко сказал я, – бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, – ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь…
– Ты даже представить себе не можешь, что такое «невероятно».
– Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь – что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.
Он опять фыркнул.
– Хочешь поспорить на все, что осталось в бутылке?
– На целую. – Я поставил на стойку полную бутылку.
– Ну…
Я махнул своему помощнику – мол, поработай за двоих. Мы были на самом конце стойки; тут у меня уединенный уголок с одним только табуретом, а чтобы никто не мешал, я заставляю стойку возле этого места банками пикулей и прочим. Несколько клиентов у другого конца стойки смотрели бокс по телевизору, один выбирал пластинку в музыкальном автомате. Нам никто не мешал – полный интим, как в постели.
– Ладно, – начал он. – Начать с того, что я ублюдок. Выражаясь культурно (он что, ожидал, что я усмехнусь?) – внебрачный ребенок. Мои родители не были женаты.
– Ну и что? – пожал я плечами. – Мои тоже.
– Когда… – он замолк и впервые посмотрел на меня по-человечески. – Правда?
– Правда. На все сто процентов. И кстати, – добавил я, – в моей семье никто никогда не женился. И все поголовно – внебрачные дети, ублюдки, если угодно.
– Не пытайся меня переиграть. Ты-то сам женат! – Он показал на мое кольцо.
– А, это… – Я показал кольцо поближе. – Оно только похоже на обручальное; я ношу его, чтобы отваживать бабцов. (Колечко это я купил по случаю у коллеги-оперативника. Антикварная вещь: он привез ее из дохристианского Крита.) Видишь – это Уроборос… Мировой Змей, пожирающий свой хвост вечно и без конца. Символ Великого Парадокса.
Он едва удостоил колечко взглядом.
– Ну, если ты правда незаконнорожденный – ты знаешь, каково это. Когда я был маленькой девочкой…
– Эй, – перебил я, – я не ослышался?
– Кто из нас двоих рассказывает?.. Так вот, когда я был маленькой девочкой… Слушай, тебе когда-нибудь приходилось слышать о Кристине Йоргенсон? Или о Роберте Коуэлл?
– Э-э… изменение пола? Ты что, хочешь сказать…
– Не перебивай, не то не стану рассказывать. Я был подкидышем, меня оставили в кливлендском приюте, когда мне был всего месяц от роду. В тысяча девятьсот сорок пятом. И когда я был… я была маленькой девочкой, все время завидовала детям, у которых есть родители. Позже, когда я узнала, что такое секс… а в приюте, можешь мне поверить, такие вещи узнают рано…
– Я знаю.
– …Я поклялась, что у моих детей будут и папа, и мама. Благодаря этой клятве я осталась нетронутой – для приюта это почти подвиг. Мне пришлось научиться драться. Когда я стала
