— Ты о тех шутах в масках? — спросил Такани.
— О них самых. Маги называют их шахва. Искалеченные. Это преступники. Причем не какие–нибудь… это убийцы. Первый–в–Круге торгует ими. Не то чтобы у него был выбор… Ему поставили условие: либо делаешь подобру и приносишь в Круг золото, либо делаешь то же, но из–под палки.
— Погодите, господин… — встрял Захит. — Так эти Искалеченные, они умеют колдовать?
— И еще как! — усмехнулся Ханнан. — Это самые сильные из преступников–магов. Шахва рабы. Отпуская их в большой мир, Круг надевает на них ошейник, ключ от которого дает хозяину. Ошейник нельзя снять. И хозяин не ограничивает способности шахва, просто в любое время может уничтожить ключ, а вместе с ним — и раба.
— И что, эти шахва преданно служат владельцу? — Такани забросил в рот маслину, но забыл ее прожевать.
— Кто знает? Им нет повода любить хозяина. Но не забывай, что это преступники. Особой любви к Кругу или простым смертным они не испытывают. Убийства совершаются по разным поводам, но слабых и впечатлительных казнят. Шахва — те, кто способны на все. Это все равно что набрать телохранителей из насильников и убийц. Они знают, что живы лишь твоей милостью. Дай им золото, шлюх и выпивку — и они у тебя в кармане. Шахва, может, искалечены и ходят в цепях, но они живут и живут неплохо. И знают, что если ослушаются — лишатся всего.
— Для чего они твоему Кийязу? — поинтересовался Такани.
— Моему? — Ханнан усмехнулся. — Спроси у него сам. Но, думаю, не для того, чтобы следить за чистотой одежд.
Купец поморщился, будто очередная маслина вдруг оказалась горькой.
— Что–то ты темнишь, мой друг…
Чародей ничего не ответил.
— Ну, с моей каланчи так видится. Или тебе неинтересно, как со стороны выглядит? — Такани прищурился.
— Что уж там… Рассказывай, чем я тебе насолил.
— Не насолил, нет, — Такани погрозил ему мясистым пальцем. — Вот смотри сам. Слышал я, был в столице такой Ханнан, советник у князя Тедероса… Бес с тобой, я все годы считал тебя мертвым, а мало ли Ханнанов в Царстве? Этот Ханнан был богат, но не занимался торговлей. Этакий книжник: то ли звездочет, то ли хронист. Но, говорят, бесовски влиятельный был человек, потому как давал князю очень умные советы и держался на хорошем счету.
Чародей поймал на себе взгляд старика–слуги и отвернулся. Купец же продолжил:
— Одна беда: Ханнан–советник был умен во всем, кроме придворных козней. И давал слишком хорошие советы. Влиятельный князь стал слишком влиятельным, чтобы оставаться при дворе: его обвинили в какой–то глупости, лишили титула и сослали в глушь, оставив земли тщеславному братцу. А советник… боги знают, куда он делся. Пропал. Исчез!
Торговец помахал рукой в воздухе, словно показывая, как испарился Ханнан–советник.
— Через полгода заявляешься ты. И можешь носить какое угодно рубище, да только непохоже, чтобы ты нищенствовал. По тебе видно — ты не торчал на солнце, красиво говоришь и проклятые маслины кладешь в рот так, что впору открывать школу для местных купчих. Что скажешь? — Такани наставил на чародея палец.
— Что ты в меру наблюдателен и у тебя богатая фантазия.
— Ладно–ладно, идем дальше… Приезжаешь ты ко мне, весь бедный и потрепанный. Одним богам ведомо, какого беса ты забыл в нашей дыре, но пусть. Через пару недель прибывает Кийяз, да еще с Искалеченными. И всем чего–то надо от города! Мой друг, Сакар — это паршивая, всеми забытая дыра. Он не исчезает с карт, потому что это перевалочное место для галер и караванов. Но он и не станет больше, потому что в Царстве полно лучших земель, и рынки будут где угодно, но только не здесь. А теперь скажи: какого беса вы здесь забыли? Маг ты или нет? Что происходит и кого, в конце концов, я приютил в своем доме?
Ханнан хотел уже открыть рот, но купец не дал ему вставить слова.
— И не надо мне рассказывать, что ты готов покинуть мой кров! Мне безразлично, что ты маг. Я, знаешь, изучал грамоту в обители и помню твоего наставника. Старый Амир никого не мучил. Я ненавижу вахуритов! Не знаю, кто кого пытал, но ненавижу! И за резню, и за то, что лезут в ложу торговцев, и пыжатся, пыжатся… И за то, что поучают, на какие праздники напиваться и какую девку лапать, — тоже. Но будь я проклят! Если эти искалеченные ублюдки явятся в мой дом, я должен знать, что им говорить и как тебя отбрехивать!
Такани подался вперед, навалившись всей тушей на столик. В тусклом свете гаснущих ламп он казался устрашающим.
— И знаешь еще что? Помимо того, что я сидел с тобой за одной партой, я вижу: что–то происходит. Когда это произойдет… что бы это ни было… я хочу быть первым, кто об этом узнает. И мне не хочется тебя выпроваживать хотя бы из–за этого… Вот теперь можешь говорить. Я все сказал, — закончил он, откинувшись обратно.
— Немного я могу рассказать, — проговорил Ханнан.
— Ну, так тебя и растак! Если боишься… ну наложи свои чары, чтобы я не проболтался, и дело с концом!
Ханнан рассмеялся, и ночной сад вторил ему шелестящим смешком.
— Я уже наложил Узы Молчания. Да, я не настолько глуп в таких делах, как кажется… Еще в первый день, на вас обоих. Попробуй ты проболтаться, уже бы знал об этом. Ну, и я тоже.
Он попытался найти что–то особенное во взглядах старика и купца, но не нашел. Все, как и полагается: удивление, легкая досада, кажется, даже понимание…
— Нет, дело не в этом, — заключил Ханнан. — Просто я сам не знаю всего.
— Расскажи, что знаешь!
— Попробую…
Сегодня, похоже, выдался день откровений.
