– Пообещай, а то я тебе покажусь.
– Так ты и так показалась, пришла.
– Нет, это не то. Вот так…
И тут она мне показалась. Не тот, пусть потусторонний, но все же близкий к человеческому облик, который я видела до сих пор, а то, что лежало где-то на дне, обмотанное тяжелой цепью, во власти разъедающей морской воды, острых камней и крабов. Я едва успела зажать рот рукой, мучительно борясь со рвотой.
На судебке я никогда не падала в обморок, хотя там бывало всякое. Но первого утопленника, выплюнутого морем почти через месяц после смерти, увидела, когда мне не было пяти лет. Успела добежать к чему-то черному, лежащему в пене прибоя, чуть раньше, чем отец. Думала, что это дельфин ко мне приплыл, уж очень этого хотелось.
Месяц потом я не могла уснуть или кричала во сне, не в силах избавиться от мгновенно впечатавшейся в память картины: голова без лица, без глаз и волос, облепленная водорослями, как жутким зеленым париком, руки без кистей… Дальше отец сгреб меня в охапку и вдавил мое лицо себе в грудь.
– Нечего сказать, свозили ребенка на море оздоровить, того гляди заикой станет, – сказала бабушка.
Мать плакала и оправдывалась. Отец хмуро молчал. Кто из них троих нашел, выцепил во врачебной паутине однокурсников, коллег, учителей и учеников улыбчивого детского психиатра Льва Наумыча, лысого как колено? Я напрочь забыла, как он со мной работал, что делал и говорил. Только запомнилось, что позволял хлопать его по блестящей розовой лысине – почему-то это приводило меня в щенячий восторг. Так я узнала, что бывают врачи, с которыми можно играть. И еще одна гирька легла на весы, на которых взвешивалась моя судьба, – те самые, аптечные, прадедовские, купленные сразу после получения врачебного диплома в девятьсот пятом году. Прадед брал их на каждую войну: японскую, Первую мировую и Гражданскую. Мне давали с ними поиграть, если родители и бабушка были мной особенно довольны. Не за то, что я была послушной – это слово в лексиконе нашей семьи отсутствовало. Если толково отвечала на вопросы по прочитанным книгам, могла подтянуться или отжаться на раз-другой больше, чем на прошлой неделе. Если чисто вымыла полы или приготовила что-нибудь съедобное… Много было разных причин, по которым я получала в свое распоряжение весы в исцарапанном кожаном футляре.
Лев Наумыч оказался хорошим врачом. Только ко второму курсу мединститута я поняла, что тогда в доме не просто так появился рыжий кот Филат. И в бассейн той же осенью отец меня отвел не просто так.
Жаль, что Лев Наумыч не дожил до того времени, когда я смогла по достоинству оценить, как и что он для меня сделал. Он умер от инфаркта, когда я закончила девятый класс.
– Что-то хорошие врачи долго не живут, – горько сказала бабушка.
– Хорошие люди вообще долго не живут, – ответил отец.
– Типун тебе на язык, болтун чертов. А ты, Олька, помни Наумыча и будь ему благодарна. Потом поймешь, что он для тебя сделал.
– Хорошо, баб…
Я сглотнула желчь, наполнившую рот, взглянула еще раз на ЭТО и сказала:
– Попытаюсь, все, что смогу, сделаю, но обещать не буду.
– А ты не пытайся. Ты сделай. И не вздумай обмануть. Не сделаешь – твоих девок вода погубит.
– А если они к морю больше не подойдут?
– Да мало ли… Самолет в море упадет, поезд с моста в реку свалится. В собственной ванне захлебнутся, в бассейне утонут – рано или поздно.
– Не могу я пообещать. Из кожи вон вылезу, чтобы сделать, – это да, а обещать не могу.
– Смотри, до берега не доплывешь, – сказала моряна все так же равнодушно.
Я не успела заметить, как она исчезла. Только что стояла – и вот ее нет, а сияющая полная луна, отсветы и мелкая рябь на воде от легкого ветра – все это осталось. И еще осталось ощущение ее присутствия, словно море и ночь смотрели на меня ее немигающим взглядом, от которого некуда спрятаться.
Как бы то ни было, пора плыть обратно. Я почти не чувствовала замерзшего тела и принялась яростно щипать и разминать себе руки и ноги. Делать что-то ещё побоялась: сорваться со скользкого камня легче легкого. В конце концов боком слезла в воду, шипя от боли в исцарапанных коленях. Проплыть пятьсот метров для меня никогда труда не составляло, но после беседы с моряной я чувствовала себя выжатым лимоном. Я поплыла брассом, решив, что обдумывать и строить планы буду уже на берегу. А пока: вдох-выдох… вдох-выдох…
До берега оставалось совсем немного, доносилось шуршание гальки в прибое. Казалось, что в этом шуршании звучат какие-то слова. Я прислушалась.
– Не доплывеш-ш-шь…. не доплывеш-ш-шь.
Я прибавила темп и с ужасом почувствовала, что не продвигаюсь вперед. Берег не приближался.
А прибой нашептывал:
– Утонеш-ш-ш-шь… утонеш-ш-ш-шь…
И тут включилась другая сила. Я почувствовала, что меня мягко, но сильно несет в открытое море неизвестно откуда взявшееся течение. Ничего подобного здесь никогда не было: ни подводных ям и камней, ни отбойной волны-тягуна. Ровное, плавно покатое галечное дно – идеальное место, чтобы купаться с детьми. Местные старожилы не могли припомнить, чтобы здесь кто-нибудь утонул – ну разве что по пьяни, когда тонут даже там, где воды по колено.
А меня тащило прочь от берега, словно на ленте транспортера, и все мои усилия не давали ровно ничего. Я попыталась соскочить с этой ленты, взяв немного в сторону – куда там… Я проиграла уже пятьдесят метров и продолжала проигрывать еще. Паника нарастала во мне, разворачивалась как рулон шелка из шляпы фокусника. Если поддамся ей и начну судорожно рваться к берегу, срывая дыхание и пережигая последние силы, – мне конец. Моряна честно предупредила. Ее ли голос звучит в прибое – не важно. Она часть моря, и если она против меня, то море на ее стороне… значит, мне кранты, если не пойти на ее условия…
Я решила взять паузу – отдышаться, полежать на воде.
Откуда взялась эта волна? Наверное, оттуда же, откуда и нарастающий ветер с берега. Они были за нее – и против меня, а одной против всех мне не выстоять…
Волна ударила меня на вдохе, как опытный рукопашник. Захлебываясь, давясь соленой водой, я с головой ушла под волну, и сквозь ужас и боль пробилась ясная мысль: «Дашка не знает ПИН-кода моей карточки. Если я не доплыву, они останутся без гроша даже на первое время».
В два гребка я выскочила на поверхность, откашливаясь, – и увидела их. Они молча стояли на берегу, все трое. Ветер трепал длинные Дашкины волосы, еще более светлые в лунном свете. В темноте белым пятном виднелась ее пляжная футболка.
