– Я могу отвести вас, – говорит ей Грэйси, – а его нет.
Мона с Парсоном переглядываются.
– Только меня?
Грэйси опять кивает.
– Извините.
– Вы знали? – обращается Мона к Парсону.
Тот, насупившись, качает головой.
– Почему его нельзя? – спрашивает Мона.
– Не знаю, – отвечает ей Грэйси. – Он сказал, что ждет только вас.
– Он же Парсону брат, – говорит Мона. – Первый.
– Мистер Первый, – поправляет ее Грэйси.
– Для него так важны приличия?
– Титулы и иерархия, – вставляет Парсон, – много значат. Так мне подождать здесь?
– Наверное, можно и так, – отвечает Грэйси. – А может быть, и нет. Он сказал, вы уйдете куда-то еще. И все. – Она горестно улыбается. – Вы же знаете, какой он.
– Знаю, – вздыхает Парсон. – Ну хорошо. Я, пожалуй, присяду здесь и подожду.
Он, кряхтя, усаживается на землю.
– Вы шутите! – взрывается Мона.
– Что не так?
– Вы отправите меня туда одну?
– Правила есть правила.
– О господи, – злится Мона. – Чтоб вас с вашими правилами!
– Вам ничто не грозит, – утешает Парсон. – Я ему доверяю.
Мона всматривается в глубину каньона. И замечает, что свет в нем не розоватый, как везде, а серебристо-белый. Все там сияет. И сияет тем сильнее, чем дальше.
– Там другое место, да? – спрашивает она.
Парсон кивает.
– Его место.
– И что там?
– Не знаю. Я там никогда не бывал.
– Господи Иисусе! – Мона оборачивается к Грэйси. – А ты знаешь?
– Для меня там только он, – говорит та. – Но ведь со мной он не так осторожен.
В ее голосе нежная, любовная нотка, от которой Моне становится тошно. Что сделала эта тварь с бедной девочкой? Неужели таким нужен секс? Понимают ли они, что такое влечение?
Тень в глубине каньона идет рябью. Моне мерещится, будто что-то приближается оттуда, и она задумывается: «А оно может меня видеть?» И тут же понимает – это просто облачко набежало на луну. Или этот Первый пожелал, чтобы ей виделось так?
– А прежде он кому-нибудь причинял вред? – осведомляется она.
– О да, – хладнокровно отзывается Парсон.
Мона снова поворачивается к Грэйси.
– Тебе?
– Мне – нет, – отвечает девушка. – Меня он никогда не обижал. И никого из местных, по-моему.
– Это про тех, кого вроде бы называют людьми? Господи… – Мона вытирает пот со щек и переводит дыхание.
– Пусть вас это не заботит, – говорит Парсон. – Вы его не заботите.
– Как это понимать? – спрашивает Мона.
– Поймите, – говорит Парсон, – что вы для него всего лишь блик на стене – отражение упавшего на землю металлического осколка. Вы – дрожь листа, задетого ветерком. Вы для него даже не капля воды – вы эфемерный, случайный завиток струи текущего с холма ручейка. Вы для него так незначительны, что некому вредить. Ему все равно, чего вам хочется, что вам нужно. Ему все равно, чем вы заняты, живете или умираете. Вам не о чем волноваться, потому что вы совершенно не волнуете его. Он не замечает. Не заботится.
Мона выходит на два шага вперед, опускает винтовку прикладом на землю и опирается на нее, как на клюку. И медленно присаживается, так что ружье торчит меж ее коленей. Отсюда ей видно мягкое свечение фонарей Винка и темные перекаты холмов. И она понимает: то, что лежит впереди, физически никак не связано с этим миром. Все в такой близости к устью каньона ощущается по-другому. Как в той комнате Кобурнской. Как в обугленной ванной материнского дома – стоит сделать шаг, может, два, и окажешься уже не на Земле. В другом месте. Там, догадывается она, где хочет ее видеть мистер Первый.
Но есть что-то еще. Беспокойный уголок ее мозга, обиталище копа, вечно холодного, но неугомонного, пытается ей что-то подсказать.
Не свет ли она видит уголком глаза?
Да, понимает Мона. Да, свет. Не в каньоне, позади, в той стороне, откуда они пришли. Вроде бы фонарик. Почти сразу выключенный… как будто кто-то скрывается от нее или от кого другого.
Обернувшись, Мона ищет движения среди стволов.
«Ничего там нет», – думает она.
«Там что-то есть», – думает она.
Здесь есть кто-то еще.
– Парсон, – говорит она.
– Да?
– Кому-то еще известно, что мы здесь?
– Не думаю.
Мона все всматривается. Припадает к земле и поднимает к плечу винтовку. Через прицел обозревает линию леса. Ночью почти ничего не разглядишь, и все же…
– Что случилось? – спрашивает Парсон.
Она облизывает губы, щурит глаза. Что-то шевельнулось… кто-то высунул голову – может, посмотреть – и спрятался… и не палец ли там, белый и тонкий в лунном свете?
– Что такое? – не отстает Парсон.
– Парсон, – говорит Мона, – ложись!
– Что? – не понимает он.
– Вы, оба, лечь! На…
Ствол в пятидесяти ярдах от нее озаряется вспышкой выстрела. Резкий, отрывистый щелчок. Влажный кашель.
Слева брызжет. Мона оборачивается.
Это из груди Парсона. Сквозь его свитер льет кровь.
Старик смотрит на нее, потом непонимающе оглядывает себя.
– Это… в меня? – удивляется он. И медленно валится на колени.
Мона уже ожила, прыгает по камням к Грэйси, которая окаменела, уставившись в сторону стрелка. Мона слышит свой голос: «Ложись-ложись-ложись…», но Грэйси остолбенела, поэтому она сама валит девушку наземь.
Парсон хочет ощупать свою рану. Но одна рука его не слушается, так что он ощупывает грудь другой рукой. И поднимает к глазам блестящие кончики пальцев.
– Как… глупо, – тихо выговаривает он. И заваливается назад, а потом вовсе сникает, повесив голову, словно ослаб спинной хребет, и замирает.
Молния раскалывает воздух над Винком. Ослепительно-белая, как вспышка магния, она расцветает в небе. Дикий треск, словно все небо рвется заполнить разрыв.
И тишина.
И ничего.
Глава 39
Ни Мона, ни Грэйси не шевелятся. Ничто не шевелится. Все тихо. Ни ветра, ни шелеста листьев или хвои. Ничего нет.
Грэйси, заскулив, начинает дрожать. Мона мягко закрывает ей рот ладонью. Девушка замирает. Само это движение грозило их выдать, но слишком опасно шуметь и нельзя светиться, шепча ей, чтобы молчала.
Мона ловит ухом звук шагов. Треск сучков. Шум подавшихся под ногами камешков.
«Ничего. Кто бы на них ни напал, он пока не движется», – думает Мона.
Медленно, ужасающе медленно она приподнимается. Подтягивается к уху Грэйси. Шепчет в него:
– Лежи. Так и лежи. Не шевелись.
Девушка, к ее чести, повинуется, хоть и не может сдержать дрожи. Это плохо – на голом склоне заметно малейшее движение. Значит, Моне придется поспешить, не то Грэйси кончит как Парсон, лежащий теперь в красном озерце в палец глубиной. И сама Мона, конечно, в любой момент ждет пули.
Однако те не палят наугад, выдавая свою позицию. Значит, не дураки. Плохо.
Что делать, что делать…
Ладно. Так.
Вспышку она видела справа от входа в каньон. Стало быть, те на юго-западе от нее и от каньона. И, если не переместились, им в каньоне видна только восточная внутренняя стена.
Значит, самым выигрышным будет расположение над западной стеной.
Отменная мысль, только вот она наверху окажется совершенно беззащитной, ей придется высунуть голову, чтобы взглянуть на них сверху – точь-в-точь кукла в детском кукольном спектакле, так и напрашивающаяся на пулю.
Мона ползет, прикидывая, когда окажется вне их
