– Я сама не знаю. Я… по-моему, со мной что-то очень не так, мистер Парсон.
– Это как же?
Мона долго колеблется, стыдясь предстоящего признания.
– Понимаю, звучит как бред, но… мне что-то видится.
Он, вздернув брови, ждет продолжения.
– Я вижу сразу две картины. Вижу людей, город – и что-то еще. Я… сквозь собственную стену видела проклятую грозу тридцатилетней давности.
– Вот как? – Он как будто совсем не встревожен, зато весьма заинтригован. – Что ж. Мне непривычно, чтобы у меня спрашивали совета. Но, признаюсь, приятно. Прошу вас, заходите. – Он приглашающе указывает на дверь.
Мона входит и застает все почти как в прошлый раз, только по радио теперь играют «Лишь одиночество». Старик поворачивается к карточному столику – на нем опять идет партия в китайские шашки – и просит:
– Вы нас извините?
Мона переводит взгляд с него на столик. За ним никого. Пока она соображает, к кому мог обращаться Парсон, тот закрывает дверь, словно за ушедшим гостем.
Налив ей чашку кофе, он указывает на место за столиком. Мона садится в кресло, он в другое. Кресло неприятно тепловатое, как если бы в нем только что кто-то сидел. «Ну конечно, – напоминает себе Мона, – Парсон и сидел. А кто же еще?»
– Итак, – произносит он и с неопрятным хлюпаньем тянет в себя кофе, – почему бы вам не рассказать, что стряслось?
И Мона рассказывает. Рассказывает о своих снах, и о зеркальном трюке миссис Бенджамин, и о ее чайном чулане, и ужасном видении грозы, о которой она столько наслышана.
– В смысле – могла я ее вообразить? – спрашивает она. – Мне о ней столько раз говорили, может, я просто представила, как это было, и потом… галлюцинировала?
– Хм, – неторопливо отзывается Парсон. – Нет. Не думаю.
– Правда? – с облегчением вскидывается Мона. – Тогда что же это было? Как мне могло такое привидеться?
Парсон долго, долго сидит неподвижно. Он смотрит на Мону, и та, хоть и подозревала его в старческом слабоумии, сейчас видит в этом взгляде ужасающий ум, как будто пытающийся безмолвно внушить ей множество понятий.
– Вы уже поняли, что Винк… необычен. Верно?
Не совсем его понимая, Мона все же признает:
– Я… наверное, поняла.
– Кое-что в этом деле я могу обсуждать, мисс Брайт, а кое-чего не могу. Мне не дозволено, должен сказать. Но, раз уж вы испытали это на себе… едва ли я могу сообщить вам что-то по-настоящему новое. – Он задумчиво отпивает из чашки. – Вряд ли вы мне поверите.
– Может, и поверю.
– Посмотрим, – равнодушно кивает он. – За проведенное здесь время я обнаружил, что в Винке есть места, где все работает иначе. Я не о водопроводе, канализации и электричестве. Собственно говоря, там иначе работает время.
– Время?
– Да. Прошу меня извинить, я не слишком знаком с терминологией, так что… ну вот. Представьте время как часы со множеством колесиков и шестеренок – думаю, это достаточно простая метафора, – но часть шестеренок поломались или выщербились, так что иногда они застревают или перескакивают на несколько зубцов назад и снова движутся вперед. Понимаете?
– Ни хрена не понимаю.
– Я имею в виду, – говорит старик, – что пережитое вами было, как мне видится, не галлюцинацией и не симптомом безумия внутри вашего… – он задумывается, подыскивая слово, – мозга, а скорее случайным срывом шестеренок. Время, в котором вы находились, оказалось повреждено, и вы увидели нечто, уже случившееся. Полагаю, это достаточно распространенное явление, хотя вас оно, понятно, взволновало.
За стенами мотеля поднимается ветер. Звук необычно резок, и Парсона он, кажется, несколько тревожит.
– Как же можно повредить время? – спрашивает Мона. – Оно же не… какой-нибудь там механизм или мотор, черт побери.
Парсон поднимает бровь: а как бы вы хотели?
– Винк – дьявольски странное место, но не может же… такого просто не может быть. Так не бывает.
– Я предупреждал, что вы не поверите, – мягко напоминает Парсон. – Время вполне может быть нелинейным. Некоторые воспринимают время как прямую – другие видят его ветвящимся, как дерево, ведущим к «могло бы быть», и «возможно, было», и «должно быть», и так далее. Видеть прошлое не так уж необыкновенно.
– Вы правда хотите сказать, что я видела прошлое?
– Несколько секунд прошлого. К сожалению для вас, прошлое в этом месте было весьма бурным. Думаю, увидь вы прошлое другого места: парка или чулана, – могли бы вовсе ничего не заметить. Просто испытали бы странное чувство, будто свет изменился, а потом вернулся к прежнему. Прошлое для вас, людей, часто не слишком отличается от настоящего, разве что поверхностно.
Мона вспоминает город, освещенный пламенем пожаров, и медленно змеящиеся к земле молнии…
– Так та гроза была?
Парсон пожимает плечами:
– Вы ее видели. Я – нет.
Но Мона помнит, что она видела вещи похуже горящего городка и обугленной девочки в ванне.
– Вы знаете… когда началась буря, не стоял ли кто-то на горе? Стоял, как человек. Только… больше. Намного, намного больше.
Парсон отвечает ей очень пристальным взглядом и снова пожимает плечами.
– Вы не знаете?
Он мрачнеет.
– Я не могу ответить.
– Не можете или не знаете ответа?
Парсон, нахмурившись, прихлебывает кофе, но в глаза ей не смотрит.
– Так как же это можно повредить время?
Теперь Парсону положительно не по себе. Ветер снаружи все усиливается, радио взрывается помехами.
– Мне не дозволено объяснять, – говорит старик.
– Как это понимать? Почему?
– Извините. Это… не разрешается, – говорит он и, заметив сердитый взгляд Моны, добавляет: – Не могу. Есть правила.
– Какого черта, что еще за правила?
Он медленно моргает и выдыхает, словно вдруг ужасно разболелась голова. Мона замечает, что вдоль линии волос у него выступили капельки пота.
– Извините, мисс Брайт. Но мне не разрешено говорить больше, чем я уже сказал. Мне было бы непристойно углубляться в это дело.
Он смотрит на нее с болью, и Мона начинает подозревать, что это обсуждение ему физически вредно, будто каждое произнесенное слово наносит скрытую рану. Даже сказав лишь, что говорить нельзя, он выглядит больным.
– А про фокус с зеркалами вы не могли бы объяснить? – просит она. – Это из-за него у меня такое?
Парсон с явным облегчением меняет тему.
– А… Ну, я в этом сомневаюсь, – говорит он. – Фокус он и есть фокус – трюк, или маленькое, практически незначащее представление.
– Но он во мне что-то изменил.
– Полагаю, он ничего не изменил. Он просто позволил вам заметить то, что уже имело место.
– И что же это?
– Вы провели здесь несколько недель. Достаточно, чтобы заметить, что, по вашим меркам, места эти не нормальны. Но не ощутили ли вы, мисс Брайт, родства с этим городком? Не кажется ли он вам знакомым, словно вы уже хаживали по этим улицам? Или, скорее, не чувствовали ли вы всю жизнь тихой боли, ностальгии по местам, где никогда не бывали? Мне в вас это видится. Я ошибаюсь?
Мона ощущает тепло на ладони и спохватывается, что, дрожа, плеснула на руку кофе. Она отставляет чашку на
