– У него небольшая аллергия на орехи, – сказала она, кивнув на открытую упаковку арахисового масла, которую я уже выскребла дочиста. – И он не любит яблоки «грэнни-смит».
Однако это проявление материнской заботы меня не то что не тронуло, но даже вывело из себя. Я буквально прикусила язык, чтобы не сказать: «Ему повезло, что его вообще кормят».
– Полагаю, мисс Уэллс сообщила вам о моем запросе?
Мисс Уэллс… а, Элис. Я разрезала бутерброд пополам и положила нож в раковину. Когда я снова повернулась к столу, Лилиан Грей все так же выжидающе наблюдала за мной.
– Да, сообщила. Я удивлена, что вы вообще спрашиваете об этом.
– Почему?
– Мне что, нужно вам напомнить о том, что случилось в прошлый раз, когда вы с ним встретились? – спросила я. – Вам повезло, что вы вообще остались в живых.
Наконец-то она слегка открылась.
– Клэнси никогда бы не убил меня. Он на это не способен. Я понимаю, сколько проблем он доставляет, но все из-за того, что он никогда не получал эмоциональную поддержку, в которой нуждался после того, как покинул лагерь.
– Большинство из нас побывало в этих лагерях, – парировала я. – Но никто не стал таким, как он.
Доктор Грей посмотрела на меня таким долгим взглядом, что мне стало неуютно.
– Это и правда так?
Я выпрямилась в полный рост, не обращая внимания на знакомый укол вины.
– Да, – холодно сказала я.
Она не верит мне. Ни единому слову.
– Тебе следует знать, что я всегда выступала против программы создания реабилитационных лагерей – еще до того, как они превратились в то, чем являются сейчас, – сказала доктор Грей. – Мне никогда не нравилась внешняя политика моего мужа, и я не понимала, почему он пошел на такие крайние меры в Калифорнии. Но если бы он дал мне место и оборудование провести операцию моему сыну, я бы даже не задумывалась – я бы вернулась к нему. Я бы сделала это ради Клэнси.
На какой-то момент мне стало ее жаль. Простая правда заключалась в том, что лагеря всем сломали жизнь. Но всем по-разному. Если ты чувствовал себя ничтожным и напуганным, то, выйдя за пределы электрического ограждения ты не можешь однажды выпрямиться, сбросив этот груз со своих плеч, и вернуться к прежней жизни, забыв, как отчаянно старался казаться невидимым. Если в тебе постоянно кипели гнев и беспомощность, это ярость тоже никуда не исчезала – ты забирал ее с собой в свою новую жизнь.
Меня вдруг встревожило, как ясно я теперь понимала, что думал Клэнси. Его мать действительно ничего не знала о том, что сделали с ним в Термонде. Но как мог человек, который участвовал в экспериментах над пси-детьми, или, по крайней мере, наблюдал за ними, не задумываться, через какие страдания и унижения проходил ее сын?
– Вы понимаете, что эта процедура не сделает его прежним, верно? – спросила я. – Не в том смысле, который имеет для вас значение.
– Клэнси не сможет больше ни на кого воздействовать, – настаивала она. – Он снова станет собой.
Эта идея была настолько безумной, что это было уже не смешно.
– Если отобрать у него эту способность, его стремление контролировать других никуда не денется, – сказала я. А еще я чертовски уверена, что даже после операции он все равно останется такой же сволочью. – Он только будет злиться еще сильнее.
И ненавидеть вас еще сильнее.
– Я знаю, что для него лучше, – не уступала она. – Руби, ему нужно лечение и, еще больше, ему нужна его семья. Я просто хочу убедиться, что он в порядке. Мне недостаточно слышать, что это так – мне нужно увидеть это. Пожалуйста. Только на секунду. Вчера вечером я дала вам все, что вы просили, верно? Разве это не проявление доброй воли?
Я была готова согласиться – пока что она верила нам на слово, и она дала нам даже больше, чем я ожидала. Хотя рядом не было Албана, единственного человека в Детской лиге, которого она знала и кому доверяла, который сказал бы ей, что нам тоже можно верить.
В моем сознании всплыл голос Нико. «Они что-то сломали в нем». Что-то в его личности. Может, Лилиан нужно было увидеть сына, чтобы это понять.
– Если я отведу вас посмотреть на него, – начала я, – я не разрешаю вам подавать ему хоть какие-то знаки, что вы здесь. Ни слова. Вам нужно делать в точности то, что я говорю. Если Клэнси узнает, что вы здесь, он перестанет сотрудничать и, скорее всего, начнет планировать побег. И вам придется ответить на вопросы Элис – на этот раз, ответить.
– Я сделаю это, – кивнула она. – Я просто хочу увидеть его, убедиться, что с ним хорошо обращаются и что он в состоянии перенести процедуру. Мне не нужно дотрагиваться до него, просто…
«Кто хочет увидеть его – мать или ученый?» – задумалась я, не зная, какой вариант для меня предпочтительнее.
– Договорились, – сказала я, приготовив для Клэнси еду и бутылку с водой. – Ни единого слова. И вы будете стоять точно там, где я скажу.
Она не понимала, что я имею в виду, пока мы не вошли во внутренний коридор, который вел к помещению, где находились камеры. Я покачала головой, отметая вопросы, которые она собиралась задать, и показала, где встать, чтобы Клэнси не мог заметить ее через маленькое окошко.
Впервые примерно за неделю Клэнси Грей посмотрел на меня, когда я вошла. Книга, которую он читал, все так же лежала у него на коленях. Я отперла заслонку в двери его камеры, положила еду в лоток и задвинула его, ожидая, пока он ее возьмет. Поднявшись, парень потянулся. Его темные волосы еще недостаточно отросли, чтобы перехватить их сзади резинкой, но были как всегда тщательно причесаны и уложены.
У Клэнси было три пары штанов, которые он менял, и сегодня определенно был день стирки, потому что парень молча наклонился, взял два комплекта одежды и сунул их мне в открытое окошко.
– Не ожидал тебя увидеть, – непринужденно сказал он. – Он отправился в Соутус, да?
Неужели он думал, что я отвечу?
Нет. Конечно, нет.
– Каково это? – спросил Клэнси, прижав ладонь к стеклу. – Быть по ту сторону? Контролировать информационные потоки?
– Так же приятно, как понимать, что ты никогда этого больше не узнаешь.
– Прямо удивительно, как все обернулось, – проговорил Клэнси. – Год назад ты еще была в том лагере, за тем забором. А теперь посмотри на себя. И посмотри на меня.
– Я смотрю на тебя, – сказала я. – И вижу лишь человека, который впустую растратил все шансы что-то для нас изменить.
– Но теперь ты же понимаешь, верно? – удивленно спросил он. – Ты знаешь, почему я
