– Подозреваю, что где-то здесь зарыт комплимент?
Клэнси фыркнул.
– Просто наблюдение. Я не был уверен, что ты и правда такая. Но надеялся.
– Да ну?
– Тебе никогда не хотелось понять, почему я хотел взять тебя с собой после того, как Ист-Ривер был атакован? Вопрос же не в том, что ты мне так уж понравилась.
– Конечно, нет. Ты хотел, чтобы я показала тебе, как роюсь в чужих воспоминаниях.
– Да, и это тоже. Но причина еще и в том, что я пытался собрать вокруг себя людей, которые способны действовать – помочь мне построить будущее. Если бы я принимал решения, я бы даже не стал тратить время на эти лагеря. Я бы привел нас прямо к вершине. И все еще хочу это сделать.
– Если бы только не сидел в этой маленькой стеклянной клетке, – заметила я.
– Если бы только, – улыбнулся Клэнси. – Сейчас было бы так легко избавиться от всех. Если Стюарт, старший Стюарт, сказал мне правду, вы нанесли серьезный ущерб репутации правительства. Я сделал бы следующий шаг. Мой отец. Его советники-маразматики. Инспекторы в лагерях. Я бы их уничтожил, одного за другим. Ты можешь стать лидером для этих детей, и они будут слушать, будут уже хотя бы потому, что ты – Оранжевая, и так устроен порядок вещей. Но ты не сможешь поставить весь мир на колени так, как это сделаю я.
– Так, как это сделаешь ты… хм? – повторила я, постучав по стеклу. – И когда же это произойдет?
Уголок губ Клэнси слегка приподнялся, и почему-то от этого по моей спине пробежал холод.
– Руби, это твой последний шанс присоединиться к тем, на чьей стороне история, – сказал он. – Второй раз я не предложу. Мы можем уйти сейчас, и никто не пострадает.
Его взгляд стал черным и бездонным, каким был всегда, когда он затягивал меня, пытался утопить меня в тех уютных, легких возможностях, которые предлагал.
– Наслаждайся времяпрепровождением в своей камере, – бросила я и повернулась, чтобы уйти, с отвращением держа перед собой его вещи, которые нуждались в стирке.
– И самое последнее, – окликнул меня Клэнси. Я не обернулась, но ему, вероятно, было все равно. – Здравствуй, мама.
Я распахнула дверь в коридор, но женщина там исчезла, и вдогонку ей раздавался смех ее сына.
Той ночью я провалилась в такой глубокий сон, от которого невозможно пробудиться. Голос в моем сне, тот же, который отдавался эхом где-то снаружи, пока я шла по знакомому маршруту к боксу № 27 в Термонде, превратился из низкого баритона в громкий, почти пронзительный и женский.
– …вай! Руби, Руби, проснись…
Свет в комнате зажегся снова, подчеркивая непривычную бледность лица Вайды, нависающего надо мной. Она снова встряхнула меня, яростно, пока я избавлялась от последних остатков сбившего меня с толку сна.
– Что случилось? – Сколько я проспала? Пять минут или пять часов?
За спиной у Вайды топталась Зу, по ее щекам уже катились слезы. Испуганная, я схватила Вайду за руку, я почувствовала, как она дрожит.
– Я была в компьютерном классе, – начала она торопливо. Голос ее прерывался. Вайда дрожала? – Я разговаривала с Нико, рассматривала снимки – они загружались по мере того, как их делал Коул. Потом они вышли из Сети примерно на час. И я пошла спать, но тут пришло еще одно фото, Нико прибежал за мной, и… и, Руби…
– Что? Скажи мне, что происходит? – Я попыталась выпутаться из простыни, мое сердце яростно билось в груди, будто я только что пробежала пятнадцать километров.
– Он только повторяет снова и снова… – Вайда откашлялась. – Он только одно говорит – Стюарт мертв.
Глава двадцать первая
– Лиам или Коул?!
Пока мы шли до компьютерного класса, я продолжала в отчаянии выкрикивать этот вопрос. Часы на стене показывала два часа утра.
– Вайда, – умоляла я, – Лиам или Коул?
– Неизвестно. – Этот ответ прозвучал уже сотню раз, не меньше. – По фотографии непонятно.
– Я могу… Дай мне посмотреть. Я смогу их различить. – Слова вылетели изо рта до того, как пришло осознание, через что мне придется пройти.
– Не думаю. – И Вайда схватила меня за руку.
Но мое тело сейчас, заледеневшее от ужаса, уже ничего не ощущало. Разум погружался в хаос, вспышки ужасных картин перемежались мысленными всхлипами «только не он, только не они, только не сейчас»… И я не могла вырваться из этого замкнутого круга, не могла протолкнуться сквозь спазм в горле.
– Нет! – Одно слово, которое выкрикнул Толстяк, заставило Вайду застыть на месте. – Исключено! Отведи ее обратно в комнату и оставайся там!
Снаружи у окна толпились несколько Зеленых.
– Убирайтесь! – рявкнула на них Вайда.
И, повинуясь силе ее голоса, дети спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, мгновенно испарились, а Вайда открыла дверь в компьютерный класс и впихнула меня внутрь.
– Что происходит? Что-то случилось? – В коридоре появилась сенатор Круз, за ней мчалась Элис, ее огненно-рыжие волосы были кое-как собраны в хвост, на лице отпечатались складки подушки и простыней. Вайда пыталась что-то им объяснить, но я ничего не слышала. Нико выглядел так, будто его стошнило несколько раз подряд, и запах в компьютерном классе, похоже, подтверждал эту теорию. Подойдя к нему, я увидела, что его рубашка мокрая от пота.
– Ты… ты и правда хочешь это увидеть?
– Это плохая идея! Руби, послушай меня, ты не хочешь… – Голос Толстяка звучал все выше и в итоге сорвался на визг. Потом парень прислонился к стене, уткнувшись лицом в ладони.
Нико не шелохнулся. Его руки безвольно лежали на коленях, так что мне пришлось самой дотянуться до мышки и просмотреть фотографии, которые пришли с мобильного телефона Коула. Первым был пробный кадр, снятый днем. Коул сфотографировал Лиама, когда тот стоял к нему спиной. Впереди возвышались горы. И взгляд Лиама был устремлен куда-то вдаль. Потом шли десятка три изображений низких, приземистых зданий – все фотографии сделаны уже после захода солнца. Коул заснял посты СПП снаружи, лестницу, которая вела на крышу здания, снайпера на позиции. Если вокруг лагеря и было ограждение, Коул и Лиам уже в этот момент проникли внутрь.
– Они вошли, – проговорила сенатор Круз. – Я думала, они собираются оставаться снаружи?
Они вошли внутрь. Изображения стали мутными. Не хватало освещения, которое снаружи давала полная луна. Снимки были сделаны с верхнего ракурса: столы внизу, склоненные над ними головы детей, миски с едой. Все были в темно-красных робах –
