И я прочитываю те первые слова в самой верхней строке, что напечатаны крупным синим шрифтом:
«ВЕРУЮ Я, что мужчина создан по образу Господа нашего и во славу Его, а женщина составляет славу мужчины, ибо не мужчина был создан из женщины, а женщина – из мужчины».
– Я не могу это читать, – говорю я.
Преподобный Карл смотрит на свои наручные часы.
– Доктор Макклеллан, у меня через полчаса встреча в городе. И если мы с вами не сумеем разрешить эту проблему, то мне придется позвать того, кто это сделать сумеет.
И я сразу же представляю себе Томаса – в его темном костюме, с темным лицом и еще более темными глазами; это ведь он вчера утром снимал с меня счетчик. Это его я впервые увидела год назад во главе той группы мужчин, которые явились за нами.
В тот день я как раз рассказывала об успехах, которых удалось достичь нашей маленькой команде; аудитория для семинарских занятий была набита битком, так что сквозь эту толпу с трудом протолкнулись две дюжины мужчин в военной форме с особой повязкой на левом рукаве, украшенной президентской печатью; и у каждого в правой руке была черная как ночь штуковина, похожая на дубинку. Я и вздохнуть не успела, как изображение на экране замерцало, и проектор потух. Остался лишь белый лист у меня за спиной, на котором, точно призраки, все еще виднелись мои формулы.
И я поняла: значит, все началось – то ужасное, немыслимое, о чем Патрик предупреждал меня еще несколько дней назад.
Пришедшие вооруженные люди разделили присутствующих на две группы и сразу отослали прочь всех мужчин, а нас, женщин – нас было примерно человек пятьдесят, лучшие студентки и сотрудницы факультета, как «старички», так и «новенькие», – построили и повели куда-то по пустым коридорам. Лин Кван первой осмелилась высказать свое возмущение вслух.
Томас набросился на хрупкую Лин, как пантера на жертву, и, не задумываясь, направил свое черное пыточное устройство прямо на нее.
И она сразу согнулась пополам и рухнула ничком, не произнеся ни звука, лишь легкий, с присвистом, вздох боли успел сорваться с ее губ. Я и еще пять женщин бросились к скорчившейся на плитках пола Лин, но нас тут же отогнали ударами. К тем, кто осмеливался хотя бы пошевелиться, тут же применяли электрошокеры, и несчастные застывали на месте, онемев от боли. Нас усмиряли, точно непослушных домашних животных. Коров, собак или кошек.
Я, собственно, хочу сказать, что какое-то сопротивление происходящему все же было.
– Доктор Макклеллан? – Преподобный Карл уже вытащил телефон, готовясь нажать своим длинным пальцем на зеленую кнопку «отправить» и вызвать того мужчину, который не станет терять времени даром, пытаясь «разрешить эту проблему» уговорами, ибо владеет куда более действенной техникой убеждения.
– Хорошо. Я прочту ваш текст, – говорю я, уверенная, что смогу произнести эти ужасные слова, не позволяя им проникнуть в мою душу.
И вот я уже читаю вслух.
Добравшись примерно до середины страницы, я замечаю, что лицо у Патрика побелело и стало цвета клейстера, а преподобный Карл каждый раз одобрительно кивает, как только я произношу слово «верую», что-то подтверждаю или декларирую, обращаясь к встроенному в черный браслет микрофону.
«Мы, женщины, призваны в присутствии мужа хранить молчание и полностью ему подчиняться. Если же кому-то из нас необходимо обрести некие знания или умения, то следует обратиться за помощью к мужу, дабы он объяснил все в тесном домашнем кругу, ибо нет большего позора для женщины, чем подвергать сомнению завещанное от Бога мужское руководство».
Благосклонный кивок.
«Со смирением и покорностью подчиняясь водительству мужчин, мы признаем, что «всякому мужу глава Христос, а жене глава – муж».
Кивок.
«Намерения Господа относительно женщины, замужней или незамужней, таковы, что ей следует украшать себя стыдливостью и строгостью, без излишней гордости показывая другим свою скромность и женственность».
Кивок.
«Я буду неустанно стремиться украшать себя изнутри, проявляя чистоту помыслов, скромность и послушание. Именно так я сумею восславить мужа своего, а тем самым и Господа».
Кивок.
«Превыше всего я стану ценить святость брака, как Своего собственного, так и других людей, ибо прелюбодеев Господь осудит по всей строгости».
Кивок.
Надеюсь, Патрик правильно интерпретирует всего лишь как признак усталости и дискомфорта то, что на последней фразе мой голос предательски дрогнул.
Преподобный Карл в последний раз кивает, когда я отрываю глаза от листка с текстом, и дважды нажимает на красную кнопку.
– Отлично, миссис Макклеллан. – Это «миссис» он произносит с явным нажимом. – Патрик, не будете ли вы так любезны…
Патрик выходит из оцепенения, ставит чашку с нетронутым кофе на край стола и, естественно, все проливает, так сильно дрожат у него руки; однако он все же берет из рук преподобного Карла ту черную штуковину, надевает ее мне на левое запястье и щелкает замком.
Вот так я во второй раз лишаюсь голоса. И легкий щелчок замка на новом счетчике звучит для меня как взрыв бомбы.
Глава девятнадцатая
По-моему, у меня развился поистине нечеловеческий слух.
Сегодня днем, пока я жду, когда появится Сонин автобус и медленно поползет по улочке к нашему дому, я слышу буквально каждый звук. Но это совсем не те звуки, какие я привыкла слышать: не монотонные рассуждения репортеров Си-эн-эн о политике, доносящиеся с экрана нашего маленького кухонного телевизора; не голоса Джона, Пола, Джорджа и Ринго, из стереодинамиков уверяющих, что хотели бы взять меня за руку, и не мой собственный голос, им подпевающий – что, должна признаться, получается у меня довольно плохо. Нет, я слышу влажные шлепки теста, которое замешиваю, и оглушительное пение холодильника, и высокочастотный вой компьютера Патрика, доносящийся из-за запертой двери его кабинета. А еще я непрерывно слышу ровное биение собственного сердца.
А вот и знакомый звук автобусного мотора; благодаря эффекту Доплера он все слышнее по мере того, как автобус подъезжает ближе. У меня уже наготове те три слова, которые я непременно скажу, как только Соня выпрыгнет из автобуса: «Мамочка тебя любит». Больше можно будет сказать потом, а пока достаточно и этого.
Я помещаю ком теста в большую стеклянную миску, чтобы во второй раз поднялось, и полотенцем смахиваю прилипшую к пальцам муку. Надо было снять кольцо, но я забыла. Затем я заставляю себя улыбнуться – не слишком широко, не слишком по-клоунски, мне не хочется, чтобы моя улыбка выглядела как плохо наложенный грим, – и направляюсь к двери.
Соня спрыгивает с автобусной подножки, машет на прощанье мистеру Бенджамину, и автобус отъезжает, направляясь к следующей остановке, где высадит очередную порцию детишек. Ту сотню футов, что отделяют автобусную остановку от нашего крыльца, Соня преодолевает со скоростью вспугнутой дикой козочки. Что-то сегодня у нее адреналин в крови играет. Обычно она ведет себя уверенно и спокойно, но
