– Дети чужаков, – сказала я ей. – У них нет лиц.
– Но есть глаза.
– Представь, что это птички. И нас они не видят. И никогда не увидят, хотя пока не догадываются об этом, и смириться с этим им будет непросто.
– Они теперь повадятся сюда ходить.
– Если бы только они. Но внутрь им не заглянуть. А мне давно пора завтракать.
По утрам на кухне было темно, но я отодвигала засов и впускала солнечный свет. Иона устраивался на ступеньке на солнцепеке, Констанция пела и готовила завтрак. После завтрака я подсаживалась к Ионе, а Констанция убирала кухню.
Загородить дом по бокам оказалось легче, чем я думала; Констанция вышла мне посветить, и я справилась за один вечер. Там, где деревья и кусты льнули к стенам и тропинка сужалась – такое место было по обе стороны дома, – я набросала ломаных досок и обломков мебели из кучи, собранной мистером Харлером на веранде. Конечно, такая преграда никого не удержит, даже дети запросто перелезут, но шум и грохот будет страшный, а мы как услышим, что падают доски, – быстро юркнем на кухню и задвинем засов. Несколько досок я обнаружила возле сарая и кое-как прибила их крест-накрест на кухонную дверь, закрыв стекло. Доски на завалах по бокам дома я сколачивать не стала – не хотела показывать всем свое неумение. Но надо, пожалуй, попробовать починить ступеньку.
– Ты почему смеешься? – спросила Констанция.
– Да вот подумала: хоть мы и на Луне, а все здесь иначе, чем я себе представляла.
– Но живется нам счастливо.
Констанция накрывала стол к завтраку: омлет, гренки и ежевичное варенье, которое она сварила давним благодатным летом.
– Нам надо запасти как можно больше еды, – сказала она. – Огород заждался – пора урожай собирать, – да и мне спокойней, когда запасов побольше.
– Я отправлюсь на крылатом коне и привезу тебе корицы и тимьяна, самоцветов и гвоздики, золотой парчи и капусты.
– И ревень не забудь.
С огорода подходы к завалам просматривались хорошо, и мы оставляли заднюю дверь открытой: появись чужие, мы успеем добежать до кухни.
Я таскала в дом корзины с посеревшим от пепла салатом, с редиской, помидорами и огурцами, а на переломе лета пошли ягоды и дыни. Прежде я любила есть фрукты прямо с ветки и овощи с грядки, с каплями росы, но есть пепел собственного дома мне было не по душе. Правда, почти всю грязь и золу уже сдуло, воздух в саду был чист и свеж, но земля, по-моему, пропиталась дымом навсегда.
Как только мы надежно устроились, Констанция открыла и убрала комнату дяди Джулиана. Она сняла с кровати простыни и одеяла, выстирала в кухонной раковине и вывесила на солнышко.
– А с бумагами дяди Джулиана что ты сделаешь? – спросила я; она задумалась, опершись о край раковины.
– Наверно, сложу все в коробку, – сказала она наконец. – А коробку, наверно, отнесу в подпол.
– Сохранишь навеки?
– Сохраню навеки. Ему ж приятно знать, что к его записям отнеслись уважительно. Пусть не сомневается – все сохраню.
– Пойду-ка проверю парадные двери.
Дети теперь часто появлялись перед домом, но на него не глядели: играли в свои бесшумные игры, неловкие и беспричинно грубые. Проверяя парадные двери, я всегда выглядывала – здесь ли дети. По тропинке теперь ходили и взрослые, сокращая путь, ходили там, где прежде были только мои следы; ходили они, впрочем, без особой охоты, будто на спор – доказать, что не трус; по-моему, лишь немногие, кто ненавидел нас открыто, появлялись на тропинке снова и снова.
Констанция убирала комнату дяди Джулиана, а я мечтала весь день, сидя на пороге возле спящего Ионы и глядя на безмятежный, не таящий угрозы сад.
– Гляди-ка, Маркиса, – Констанция вышла с ворохом одежды. – Гляди, у дяди Джулиана было два костюма, и пальто, и шляпа.
– Он же ходил когда-то, как все люди, своими ногами, он сам рассказывал.
– А я даже смутно помню, как давным-давно он отправился покупать костюм – наверно, один из этих, они не сильно поношены.
– А что на нем было в тот последний день? Какой галстук он надел к тому ужину? Он бы и это с удовольствием записал.
Она смотрела на меня долго и серьезно, без улыбки.
– Во всяком случае, костюм был другой; из больницы мне дядю Джулиана отдали в пижаме и халате.
– Может, сейчас пригодился бы один из этих?
– Его, скорее всего, похоронили в старом костюме Джима Кларка.
Констанция отправилась в подпол, но остановилась.
– Маркиса?
– Что?
– Ты понимаешь, что вещи дяди Джулиана – единственная одежда в доме. И мои вещи все сгорели, и твои.
– И их вещи на чердаке тоже.
– Мое единственное платье на мне – вот это розовое.
Я оглядела себя:
– А на мне коричневое.
– Твое пора стирать и чинить. Маркиса, ты свою одежду вмиг снашиваешь.
– Я сделаю себе костюм из листьев. Сейчас прямо и начну. А вместо пуговиц – желуди.
– Маркиса, я же не шучу. Нам придется носить одежду дяди Джулиана.
– Мне не разрешается трогать вещи дяди Джулиана. На зиму я сделаю себе подкладку из мха и шапку из птичьих перьев.
– На Луне носите на здоровье, мисс Глупышка. На Луне ходите в костюме из кошачьей шерсти, как Иона, я и слова не скажу. Но здесь, в нашем доме, вы наденете старую рубашку дяди Джулиана и, может статься, даже его брюки.
– И купальный халат, и пижаму… Нет уж. Мне вещи дяди Джулиана трогать не разрешается, я буду носить листья.
– Теперь разрешается. Я тебе разрешаю.
– Нет.
Она вздохнула.
– Что ж, значит, их надену я. – Она вдруг остановилась и засмеялась, потом взглянула на меня и снова засмеялась.
– Констанция, ты что?
Она бросила вещи дяди Джулиана на спинку стула и, смеясь, побежала в кладовку. Она выдвинула ящик, и я тоже засмеялась, я поняла, что она хочет достать. Вернувшись, она свалила рядом со мной целую кучу скатертей.
– Вот что вам безусловно подойдет, модница Маркиса. Вот, смотри, эта годится – с каймой из желтых цветов? Или эта – клетчатая, красно-белая? А дамастовая, боюсь, жестковата, к тому же на ней видна штопка.
Я встала и приложила к себе скатерть в красно-белую клетку.
– Прорежь мне дырку для головы, – сказала я, очень довольная.
– Но у меня нет ни иголки, ни ниток. Придется тебе подвязаться веревкой, или пусть болтается, как тога.
– А дамастовую я возьму вместо плаща. Ну, скажи, у кого еще такой есть плащ?
– Ох, Маркисонька. – Констанция выронила из рук скатерть и обняла меня. – Что же я наделала? У моей девочки ни дома, ни еды. Вместо платья – скатерть. Что я наделала?
– Констанция, я тебя очень люблю.
– Девочка одета в скатерть, точно кукла.
– Констанция, мы
