Раздался голос Джима Кларка и еще один – я узнала доктора Леви.
– Ничего не видно, – сказал Джим Кларк. – Черно, как в утробе.
– А в том окне полоска света.
Интересно, в каком? Где это я оставила щель?
– Они там, это точно, – сказал Джим Кларк. – Негде им больше быть.
– Я хочу только проверить, здоровы ли они, а то вдруг сидят там, запершись, без врача, без помощи.
– Ну, а мне велено привезти их домой, – сказал Джим Кларк.
Они подошли к задней двери и разговаривали совсем рядом. Констанция схватила меня за руку: если окажется, что они могут заглянуть внутрь, мы спрячемся в подпол.
– Проклятый дом, все досками заколочено, – произнес Джим Кларк, и меня осенило: доски! Ах, какой молодец – напомнил, а я забыла про доски, в сарае полно досок, они куда лучше – ведь мой картон проткнуть ничего не стоит.
– Мисс Блеквуд? – окликнул доктор, и кто-то из них постучал в дверь. – Мисс Блеквуд? Это доктор Леви.
– И Джим Кларк. Муж Хелен. Хелен за вас очень волнуется.
– Вы здоровы? Может, вы ранены или больны? Вам помощь не нужна?
– Хелен хочет, чтобы вы к нам переехали, она ждет вас.
– Послушайте, – сказал доктор; он, видимо, стоял вплотную к стеклу. Говорил он очень мягко и доброжелательно: – Послушайте, никто вас не обидит. Мы ваши друзья. Мы приехали вам помочь. Если вы живы-здоровы, докучать не станем. Мы даем слово вообще вас больше не тревожить, никогда, скажите только – здоровы ли вы. Только одно слово.
– Нельзя же, чтоб люди только и думали: как вы да что вы, – сказал Джим Кларк.
– Только одно слово, – повторил доктор. – Скажите только, что вы живы и здоровы.
Они ждали; я чувствовала – они прижимаются носами к стеклу, пытаясь заглянуть внутрь. Констанция посмотрела на меня через стол и слегка улыбнулась, я улыбнулась в ответ; дом хранит нас надежно, внутрь им не заглянуть.
– Послушайте, – доктор заговорил громче. – Послушайте, завтра похороны Джулиана. Вы должны знать.
– У гроба очень много цветов, – сказал Джим Кларк. – Вам было бы приятно. Мы послали цветы, а еще Райты и Каррингтоны. Вы бы только посмотрели – сколько цветов; может, отнеслись бы к друзьям иначе.
Интересно, к кому и почему нам относиться иначе? Спору нет – дядя Джулиан, заваленный цветами, утопающий в цветах, мало похож на дядю Джулиана, которого мы привыкли видеть каждый день. Пускай эти цветы согреют его в гробу; я попыталась представить дядю Джулиана мертвым, но он все вспоминался мне спящим. И тогда я представила, как Кларки, Каррингтоны и Райты заваливают бедного, беспомощного мертвого дядю Джулиана охапками цветов.
– Глупо отваживать друзей от дома. Хелен велела передать, что…
– Послушайте, – они принялись толкать дверь. – Никто не собирается вас тревожить. Скажите только, что у вас все в порядке.
– … мы больше приходить не намерены. И у друзей терпение не беспредельно.
Иона зевнул. В тишине Констанция медленно, осторожно повернулась к столу, взяла булочку, намазанную маслом, и тихонько откусила. Я чуть не расхохоталась, даже закрыла рот руками: Констанция жевала беззвучно, точно понарошку, как кукла, – ужасно смешно.
– Ну и черт с вами, – выругался Джим Кларк. И снова постучал в дверь. – Ну и черт с вами, – повторил он.
– В последний раз прошу вас ответить, – сказал доктор. – Мы знаем, что вы тут, в последний раз прошу вас…
– Ладно, пошли, – оборвал его Джим Кларк. – Нечего надрываться попусту.
– Послушайте, – доктор опять стоял у двери вплотную. – Когда-нибудь вам понадобится помощь. Заболеть может всякий, и вам понадобится помощь. Тогда-то вы не раздумывая…
– Пускай живут, как знают, – сказал Джим Кларк. – Пошли отсюда.
Они двинулись обратно вокруг дома – я услышала шаги; а вдруг обманывают, притворяются, будто уходят, а сами вернутся потихоньку и молча встанут у задней двери, подстерегая нас? Я представила, как Констанция молча жует булочку, а Джим Кларк молча прислушивается за дверью, и по моей спине пробежали мурашки: вдруг это безмолвие воцарилось навеки? Машина у парадных дверей заурчала и уехала, Констанция звякнула вилкой о край тарелки, я облегченно вздохнула и сказала:
– А где сейчас дядя Джулиан, как ты думаешь?
– Там же, – рассеянно отозвалась Констанция. – В городе. Маркиса, – она вдруг взглянула на меня.
– Что?
– Ты извини меня. Я вчера дурно поступила.
Я замерла и похолодела – я вспомнила.
– Я поступила очень, очень дурно. Никогда больше не буду напоминать тебе, отчего они умерли.
– Тогда и сейчас не напоминай. – Я не могла шевельнуться, не могла взять ее за руку.
– Я хотела, чтобы ты забыла. Никогда, никогда не собиралась напоминать тебе об этом. Прости, что так вышло.
– Я положила это в сахар.
– Я знаю. Я сразу поняла.
– Ты же не ешь сахар.
– Не ем.
– Вот я и положила это в сахар.
Констанция вздохнула:
– Маркиса, мы не будем больше говорить об этом. Никогда.
Меня забила дрожь, но Констанция ласково улыбнулась мне – и я очнулась.
– Я люблю тебя, Констанция.
– И я тебя люблю, Маркисонька.
* * *Иона на полу и сидит, и спит – значит, и мы сможем. Для Констанции надо бы подложить под одеяло листьев и мха, но пачкать пол больше нельзя. Свое одеяло я расстелила в углу возле табуретки – в самом родном месте, а Иона глядел на меня с табуретки. Констанция легла у плиты, ее лицо белело в темноте.
– Тебе удобно? – спросила я, и она рассмея-лась:
– Я провела на этой кухне столько времени, а вот на полу лежать не пробовала. Уж так его мыла, так скребла – надеюсь, и пол мне добром отплатит.
– Завтра нарвем салата на огороде.
10
Жизнь наша потихоньку налаживалась и становилась все счастливей. Проснувшись поутру, я сразу отправлялась в прихожую и проверяла замок на парадных дверях. Мы старались переделать все дела в ранние утренние часы, когда вокруг никого не было. Поначалу-то мы позабыли, что ворота и калитка теперь нараспашку и тропинка снова станет торной, а у дома появятся дети; но однажды утром, подойдя к парадным дверям, я увидела детей через узкое боковое стекло: они играли на площадке перед домом. Возможно, родители послали их разведать дорогу, удостовериться, что и большим кораблям путь открыт; а может, детей так и тянет поиграть везде и всюду; впрочем, возле нашего дома они не очень-то веселились, даже говорили тише обычного. А вдруг они вовсе не играют, а притворяются – раз уж детям положено играть; на самом же деле это лазутчики, а никакие не дети, просто нарядились детьми, да и то
