– Пойдем на кухню, – сказала Констанция. – Сил моих больше нет.
* * *Словно дети, что ищут ракушки у прибоя, или старушки, что ищут монетки в палой листве, мы шаркали по кухонному полу, поддевали ногами мусор в поисках целых и полезных вещей. Мы осмотрели пол вдоль и поперек, и на столе выросла кучка нужных предметов – нам на двоих вполне достаточно. Две чашки с ручками и несколько без ручек, полдюжины тарелок и три миски. Мы собрали все уцелевшие консервные банки и вернули на полку коробочки со специями. Погнутые ложки и вилки мы по возможности распрямили и разложили по ящикам. Жены всех Блеквудов приносили в приданое столовое серебро, фарфор и белье; в доме было бесчисленное множество ножиков для масла, половников и лопаток для пирога; лучшее мамино серебро хранилось в столовой, в серванте, в особой коробке – чтоб не тускнело, но его тоже нашли и раскидали по полу.
Из двух наших чашек с ручками одна была снаружи зеленой, а внутри бледно-желтой. Констанция решила отдать ее мне.
– Не помню, чтоб из нее пили, – сказала она. Наверно, какая-нибудь двоюродная бабка привезла этот сервиз в приданое. Там и тарелки были.
Себе Констанция оставила белую чашку с оранжевыми цветами, среди уцелевших тарелок одна попалась такой же расцветки.
– А вот этот сервиз я помню, – сказала Констанция. – С раннего детства. Тогда это была расхожая посуда – на каждый день. А для гостей ставили белые тарелки с золотым ободком. Потом мама купила новый сервиз, из белых с золотом тарелок стали есть каждый день, ну а эти – с цветочками – отправились на полку в кладовку, к другим разрозненным сервизам. В последние годы я пользовалась маминой ежедневной посудой, только для Хелен Кларк ставила праздничную. Ну а мы с тобой будем пить чай, как благородные дамы, – из чашек с ручками, – заключила она.
Наконец мы собрали с пола все мало-мальски пригодное, и Констанция, взяв щетку, смела в столовую мусор, точно пустую породу.
– С глаз долой, – сказала она, тщательно подмела прихожую, чтобы ходить к парадным дверям не через столовую, и мы наглухо ее закрыли – навсегда. Я подумала о дрезденской фарфоровой фигурке: крошечная и отважная стоит она под маминым портретом, скоро совсем запылится, а мы не придем и пыль не сотрем. Констанция вымела и рваные тряпки, которые прежде были занавесками в гостиной, но я успела выпросить от них шнур: потянешь – занавески открываются, потянешь – закрываются; Констанция отрезала мне кусок шнура с золотой кисточкой на конце; вещь хорошая – не похоронить ли ее в память о дяде Джулиане?
Потом Констанция дочиста вымыла пол на кухне, и дом наш засиял, как новенький: от парадного входа до задней двери все отдраено и выскоблено. На кухне не хватало многих предметов – совсем голая, но Констанция расставила на полке наши чашки, тарелки и миски, нашла Ионе плошку для молока; в доме вновь – покой и порядок. Парадные двери на замке, задняя – на засове, мы сидели у стола и пили молоко из чашек с ручками, а Иона – из плошки; в этот миг раздался стук – стучали в парадные двери. Констанция спустилась в подпол, и я, проверив засов на задней двери, последовала за ней. Мы сидели в темноте на лестнице и прислушивались. Далеко-далеко у парадных дверей все стучали и стучали, потом кто-то окликнул:
– Констанция?! Мари Кларисса?!
– Хелен Кларк, – шепнула Констанция.
– Она что – на чай пришла?
– Чая больше не будет. Никогда.
Хелен Кларк, как мы и ожидали, обошла вокруг дома, непрерывно окликая нас. Постучала в заднюю дверь, и мы затаили дыхание, боясь пошевелиться: верхняя половина двери стеклянная и заглянуть внутрь совсем легко, но мы, слава Богу, на ступенях, ведущих в подпол, а открыть дверь ей не удастся.
– Констанция?! Мари Кларисса?! Вы здесь? – Она подергала ручку, точно хотела застать дверь врасплох: вдруг откроется, вдруг невзначай пропустит ее.
– Джим, – сказала она. – Я уверена, что они здесь. На плите что-то варится. Ты должен открыть эту дверь, – потребовала она. – Констанция, выйди, поговори со мной, я хочу на тебя посмотреть. Джим, – обратилась она к мужу, – они там, и они меня слышат, я уверена.
– Немудрено. Тебя, наверно, и в поселке слышат.
– Но вчера они наверняка неправильно поняли людей, и Констанция, конечно, очень расстроилась; я должна объяснить, что никто не хотел их обидеть. Констанция, пожалуйста, послушай меня. Я хочу, чтобы вы с Мари Клариссой на время переехали ко мне, а там уж решим, что с вами делать. Ничего страшного не случилось, все хорошо, скоро все забудется.
– Она дом не опрокинет?! – шепнула я, и Констанция безмолвно покачала головой.
– Джим, ты сможешь выбить дверь?
– Нет, конечно. Оставь их в покое, Хелен, они сами выйдут, когда захотят.
– Но Констанция все принимает слишком близко к сердцу. Я уверена, что она очень напугана.
– Оставь их в покое.
– Их нельзя оставлять одних, хуже и придумать ничего нельзя. Я хочу, чтобы они вышли и поехали со мной, я о них позабочусь.
– Не похоже, чтоб они хотели выйти, – сказал Джим Кларк.
– Констанция?! Констанция?! Я знаю, ты здесь. Выйди, открой дверь!
Я сидела и думала, что стекло на двери надо занавесить или закрыть картонкой: не дело, чтоб Хелен Кларк беспрестанно проверяла, что там у нас кипит на плите. А шторы на окнах надо сколоть булавкой, и когда Хелен Кларк примется снова колотить в двери, мы сможем посиживать за столом, а не прятаться в подпол.
– Пойдем, – позвал Джим Кларк. – Они не отзовутся.
– Но я хочу отвезти их к нам.
– Мы сделали, что могли. Приедем в другой раз; может, тогда им захочется с тобой поговорить.
– Констанция?! Констанция, пожалуйста, ответь мне.
Констанция, вздохнув, забарабанила
