– Галя, у меня урок! Что-то случилось?
Мигель говорил приветливо, но Галина почувствовала, как сильно он раздражен.
– Может, ты прервешься на минуту и все-таки подойдешь?
– Окей, извини, – он выпустил из своей руки руку вертлявой дамы, подошел к Галине и нетерпеливо вскинул брови. – Так что случилось?
– Я тебе вчера говорила, что иду утром к врачу…
– И что там произошло? Я не понимаю.
Тварь! Не понимает он.
Зато она прекрасно понимала, что реального повода так взбеситься у нее, конечно, нет. Сколько их было и сколько еще будет в его жизни, всех этих баб, хохочущих у него под рукой!
Это же его работа…
Но эта подчеркнутая небрежность по отношению к ней, небрежность, вызванная присутствием здесь еще час назад абсолютно чужой ему женщины, вызвала в Галине жуткое клокотание.
Она хотела было сразу загнать его в тупик, сорвать с красивого лица маску, заявив, что хочет от него ребенка и что ее организм здоров и готов для этого.
Но в голове пронеслись лохмотья фраз из мудрых интернет-советов, и, затолкав в себя гнев, она решила пока смолчать.
22
Варваре Сергеевне становилось все труднее общаться с дочерью.
И дело было не столько в разговорах, предсказуемых для них обеих настолько, словно они одну и ту же радиопередачу в тысячный раз прослушивали, дело было во лжи.
После своего реального визита к лор-врачу Варваре Сергеевне удалось протянуть еще почти месяц, мотивируя частые отлучки из дома тем, что ей якобы назначила обязательную диспансеризацию терапевт.
Анька же как назло ежевечерне любопытствовала, выспрашивала, что сказал тот или иной специалист, и недоверчиво хмыкала на материно «все в порядке». Готовя еду или отыскивая что-то на кухне, она часто кидала за спину уточняющие вопросы: «Большая ли была очередь?» или «Кто конкретно вел прием?».
Образов и фамилий в шкатулке памяти Самоваровой хранилось предостаточно, но то, с какой легкостью она начинала сыпать придуманными на лету подробностями, удивляло даже ее саму.
И если раньше ложь имела только одну цель – сохранить покой ближнего, то сейчас Варвара Сергеевна с удивлением понимала, что лжет прежде всего ради себя самой.
Хорошо ей было с Валерием Павловичем.
А главное – спокойно.
И ворвалась к ней случайно очень простая мысль:
«А ведь впервые в моей жизни отношения с мужчиной передвигаются по тем ступенькам и по тем законам, по которым вроде бы и должны!»
Не было у нее толком ни первого чувства, ни первой любви…
Да и с мужем все скомканно вышло: выцепил взглядом, вечеринки-компании, алкоголь, скорый секс.
О чем там было?
Теперь и не вспомнишь…
Закрутилась мельница, глядишь – узаконили отношения, потому что Анька в животе зашевелилась.
А были-то кем?
Вчерашними подростками.
Много алкоголя, духи «Сигнатюр», на каждой вечеринке – «Уингс» и «Иисус Христос – суперзвезда», а по вечерам – рассказы про маньяка, который убивает женщин в красном…
А потом, все в той же бездушной поспешности, покатилось колесо в другую сторону: ощущая зияющую пустоту, и она стала ему изменять, не часто, да, но было же…
Да только не ему, на тот момент совсем чужому и безразличному, она изменяла, себе она изменяла, вот что!
Самой же себе и на смех она до сих пор считала, что любовь, коли ей суждено случиться, должна быть совершенно особенным, неспешно приготовленным блюдом.
Только как назывались недостающие, необходимые для его приготовления ингредиенты? Где росли эти плоды, как зрели?
Не проходила она в своей жизни всех положенных этапов и буквально до недавнего времени даже не думала о том, насколько это нужно и важно.
С Валерием Павловичем они виделись часто.
В основном встречались у него.
Совместные домашние обеды к тому времени успели войти в привычку, но пару раз они выбирались и в город.
Намотав по бульварам и проспектам несколько долгих километров, довольные и утомленные, они падали в каком-нибудь приличном летнем кафе.
Догадываясь о том, что у Самоваровой сложности в отношениях с дочерью, Валерий Павлович ни о чем ее не выспрашивал, однако между слов предполагалось, что рано или поздно он ждет от нее откровенности, и не только на этот счет.
Своего сына он частенько упоминал в разговорах, с удовольствием вспоминал о том, как во времена всеобщего дефицита с большим трудом доставал для белобрысого сорванца и бабкиного баловня наборы конструктора «Лего», учил кататься на лыжах, как исступленно ругал за тройки по английскому и как благодаря его строгости Лешка к своим шестнадцати прекрасно освоил столь нужный в наше время язык.
Единственной темой, которой Валерий Павлович по-прежнему избегал, была тема Лешкиной матери.
Впрочем, по некоторым отрывочным фразам Самоварова успела понять – эта странная женщина не только жива, но здорова и давно живет в другой стране.
Слушая, с какой отцовской гордостью и любовью Валерий Павлович предается воспоминаниям о детстве и юности сына, Варвара Сергеевна погружалась в его рассказы настолько, что временами ей казалось – она тогда была рядом с ним.
Но быстро одергивала себя и, возвращаясь в реальность, моментально грустнела, думая уже про Аньку…
Ложась спать, Варвара Сергеевна заказывала себе сны с участием Валерия Павловича.
Субботу с воскресеньем она и прежде не любила, а теперь их просто тягостно пережидала.
Таблетки нещадно выкидывались в помойку, а все приличные наряды были извлечены на свет божий, подшиты, почищены и отглажены.
И еще тайком от Аньки она прикупила неприлично дорогую красную помаду.
Правду болтает народ: седина в голову – бес в ребро.
Кстати, седину она стала тщательнее подкрашивать.
Ловя на себе внимательный взгляд Пресли, Варвара Сергеевна теперь уже считывала в нем не столько обиду, сколько грусть и тревогу.
Хорошо хоть лукавая Капа, возбуждаясь от птичьего гама по утрам, напрочь
