Вот все и встало на свои места. В одно мгновение замысел преступника явился перед Казариным во всей его ужасающей наготе — словно внезапно включили свет в борделе во время облавы.
Въ исключительныхъ случаяхъ возможны человечѣскiя жертвоприношенiя».
В исключительных случаях, чтобы вызвать дьявола, возможны человеческие жертвоприношения. Если их совершить в пяти углах пентаграммы — древнее Зло придет в мир людей.
В четырех местах уже принесены кровавые жертвы. Осталась пятая. Последняя. И он знает, где место жертвоприношения. А еще он знает, кто будет этой жертвой. Он — Артем Казарин. Его уже ждет человек в маске зверя. Почему именно его — Артема, когда в плену у Зверя, судя по всему, еще десятки жертв? Ответить на этот вопрос он не мог, но нутром чувствовал, что все произошедшее с ним — часть грандиозного и страшного замысла.
Он снова перевел глаза на страницу старинного фолианта и прочел:
«Опытныя маги рекомендуютъ не тратить всю свою энергiю непосредственно на самъ ритуалъ вызова Дiавола, вѣдь вамъ понадобится сила, дабы вернуть Сатану в потустороннiй мiръ. Ежели вдругъ что-либо пойдетъ неправильно, вамъ надобно быть готовымъ къ тому, что нужно отправить его обратно».
Он готов. Он отправит тварь обратно в преисподнюю, откуда та уже высунула свою отвратительную морду У него хватит и энергии, и смелости. Он принимает вызов, брошенный ему Зверем.
Казарин был преисполнен решимости одержать победу в схватке с нелюдем. Он не даст сделать из себя послушную овцу, безропотно идущую на заклание. Он разгадал загадку Зверя — а значит, он предупрежден и, как следствие, вооружен. Вооружен знанием. Да и иного выхода, кроме как победить, у Артема не было. Замкнуть пентаграмму вызова своей собственной особой никоим образом не входило в его планы. Он должен сделать все, чтобы не пустить в мир исчадие ада. Казарин хотел было засунуть бумаги и книги в сейф, но внезапно передумал.
— Перед ядерным взрывом полы не моют… — проговорил он и с трудом отыскал на заваленном макулатурой столе телефонный аппарат. Снял с рычагов трубку. Нужно было вызвать служебную машину, чтобы отправиться на место рандеву со Зверем. Откладывать встречу не имело смысла.
Но в трубке не оказалось гудка. Он понажимал на рычаги, снова послушал — ничего не изменилось. Казарин сидел за столом, тупо уставившись на мертвую трубку, не в состоянии сообразить, что телефон попросту не работал. Он вздрогнул, когда резко распахнулась дверь кабинета. На пороге выросли две личности в штатском трудноопределимого возраста. Тот, что пониже, был главным, по каким-то неуловимым признакам угадал Артем. Мелкий сделал несколько семенящих шагов вперед и не очень сильно, но болезненно ударил Казарина кулаком по зубам. На пентаграмму с мордой Сатаны закапали откуда-то красные капли — кажется, незваный гость разбил Казарину губу.
— Звонишь, падла? — Звуки, которые раздались из пасти мелкого, воняли дешевым куревом и чесноком. — Я те позвоню!
За этим последовала новая серия ударов. К избиению Артема подключился и товарищ мелкого. Последнее, что успел заметить Казарин, падая на пол, — это нарядные огоньки новогодней елки, весело подмигнувшие ему из окна чьего-то кабинета напротив. Но это был уже не его праздник. Артем распластался возле стола, и его продолжили пинать ногами. Он успел заметить, что ботинки у обоих ночных визитеров были одинаковые — форменные, хотя и разного размера: у мелкого — примерно тридцать шестого, а у его долговязого товарища — пожалуй, никак не меньше сорок пятого. От одного из ударов большим ботинком у Казарина, кажется, хрустнуло ребро.
Длинный пинал увлеченно и размеренно, с залихватским уханьем, исходящим откуда-то из глубины его крупногабаритной утробы. Низенький, напротив, бил как-то нервно, аритмично, мелкими торопливыми тычками.
— Ну, хорэ, хорэ! Охолонись! — урезонил наконец коротышка своего рослого компаньона, когда Казарин почти начал терять сознание от боли.
— Да похер! — парировал тот хриплым басом заядлого курильщика. — Спишем на сопротивление при задержании!
Еще один молодецкий удар носка здоровенного ботинка пришелся Казарину точно в висок, погрузив его в вязкую немоту беспамятства.
Глава 24
Закон минного поля
Главный герой брезгует идти на совет нечестивых, слушает сладкоголосое пение, от которого слипаются ушные раковины, а то и что похуже, безуспешно борется с ретроградной амнезией и узнаёт, что бывает за чрезмерную любовь к уставу.
Брыкавшуюся девку подняли к окну на руках, по ходу дела срывая с нее одежду, и силой раздвинули ей ляжки. Она упиралась как могла, но супротив дюжины крепких возрастных баб силы были явно не равны. Окна женского корпуса хорошо просматривались из здания напротив. Тут, у такого же забранного решеткой окошка, толпилось не меньше двух десятков ухмылявшихся мужиков. Из-за спин было не видно, но Артем знал, что уже вовсю работают «кожаные приводы».
Лишь три человека в пятиместной камере, в которую, словно сельдь в бочку, набилось стараниями тюремного начальства больше двадцати зэков, не участвовали в этой коллективной, хотя и несколько односторонней оргии. Кроме Казарина, на дальних нарах безразлично скучал крепкий парень. Артем уже обратил внимание на искусно выполненную синюю татуировку на его предплечье: купол парашюта, а на стропах болтается череп, и под ним надпись: «Asadabad»[23].
«Тушка — как у Сталлоне», — с невольной завистью подумал Казарин, который смотрел однажды у кого-то в гостях на «видаке» запрещенный в СССР заграничный фильм «Рэмбо».
Третьим «сидельцем», которого никоим образом не интересовал «спектакль» в окне напротив, оказался невысокий, деликатного сложения плешивый субъект. Он был облачен в роскошный шелковый халат с драконами и возлежал на настоящей кровати с бронзовыми шишечками, установленной между шконками. Лысый томно зевал, прикрывая рот ладошкой, и изредка накручивал ручку патефона. Из него в плотную атмосферу камеры, отравленную миазмами немытых тел и вонью параши, врывалось сладкоголосое пение, будто долетавшее из иной, счастливой и беззаботной жизни:
Когда простым и нежным взоромЛаскаешь ты меня, мой друг,Необычайным цветным узоромЗемля и небо вспыхивают вдруг[24].Казарин брезгливо поморщился: слащавый голосок певца резал уши. В последние месяцы в голове Артема играла совсем другая музыка:
Суда не помню — было мне невмочь,Потом — барак холодный, как могила, —Казалось мне — кругом сплошная ночь,Тем более что так оно и было[25].Да, так оно и было: сплошная ночь, в которой словно при вспышках фар мелькали отдельные сцены. Вот Артем, одуревший от постоянных побоев, долбится лбом в стены, тщетно ища в камере с четырьмя углами
