– Серлас не виноват, – говорит Несса. Оборачивается к горожанам и повторяет, как молитву: – Серлас не виноват в войне, как не виноват ни один из нас, верно?
Только теперь все начинают роптать. Недовольные голоса слышны издалека, согласные шепчутся рядом, их гомон, как морские волны, встречается где-то посередине. Серлас не может отвести напряженного взгляда от замершего, точно зверь, Дугала, но Несса оглядывается по сторонам и встречает все больше светлых лиц.
– Скажите же то, что думаете! – восклицает она уже увереннее. – Серлас невиновен!
Жители Трали не способны на зверства, они миролюбивы и ценят спокойствие. Гнев Дугала впивается в их сердца, как ржавый гвоздь, но за пришедшего из ниоткуда человека без прошлого вступается травница, которой не доверяют и боятся, – на чашах весов лежат почти одинаково весомые доводы.
В конце концов тревожный шторм голосов сходит на нет и стихает.
– Невиновен он, – вдруг произносит зычным голосом Делма, жена мельника. Тучная женщина с пухлыми руками, ногами и щеками, от которой всегда пахнет выпечкой. Серлас выдыхает, чувствуя огромную к ней благодарность.
– Да, но в городе его оставлять… – вторит ей мужской голос. – Он же не из этих земель, сразу понятно. Пусть и говорит по-нашему, говор все же не тот! Еще и без памяти, таких сторониться надо!
К этим словам эхом присоединяются другие, они обрастают новыми, толпа гудит и заключает Серласа в кольцо, из которого невозможно вырваться.
– Пусть уходит! – шепчет народ. – Пусть уходит из Трали!
– Уходи прочь! – шипит притихший Дугал. Серлас поворачивает к нему болезненно-бледное лицо и не может не страшиться того, что сулит ему сам дух этого человека.
Несса стискивает его дрожащую руку своей.
– Но ему некуда пойти, как вы не понимаете… – молит она тихим голосом. Потом выдыхает, набираясь уверенности, и, не глядя на Серласа, шагает вперед.
– Не надо.
Он даже не думает, откуда в нем берутся силы и смелость сказать это. Снова бушующая площадь становится молчаливым слушателем, а Несса замирает и оборачивается.
– Если вам станет спокойнее, – говорит Серлас, – я уйду.
Он не замечает больше ни Дугала, ни разом побледневшей Нессы. Она качает головой и повторяет сквозь прижатые к губам пальцы: «Нет, пожалуйста, куда же ты…». Серлас смотрит поверх голов столпившихся горожан на острый пик часовни и понимает, что сейчас самое время бежать прочь из Трали.
– Я благодарен вам за то, что вы меня приютили и не дали погибнуть, – тихо произносит он. Его голос растекается над площадью, как вода, и наполняет собой сам воздух. – Но оставаться и дальше, причиняя всем неприятности, я себе не позволю.
Как не позволит навлечь беду на хрупкую одинокую женщину, спасшую ему жизнь.
Он знает, что это правильное решение, вот только Несса хватает его за руку, привлекает к себе на глазах обомлевших жителей Трали, и, боги, теперь слухи точно не могут остаться лишь слухами! Серлас кажется себе безвольной куклой в ее руках, настолько он сейчас не ощущает себя.
– Пожалуйста! – выдыхает она. – Ты не можешь! Как только ты покинешь Трали, Дугал найдет тебя и убьет, точно убьет! Я не хочу, чтобы…
– Я чужой здесь, миледи. Я должен уйти.
Несса мотает головой, как капризный ребенок.
– Ты не обязан.
Серлас едва заметно улыбается, глядя на ее пальцы, мертвой хваткой сцепленные на его кисти.
– Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня.
– И я не буду! – восклицает она. В ее глазах, руках и всем теле столько силы, столько жизни, что Серлас забывает об опасности в лице Дугала, о толпе вокруг них, о всех тех, кто против него.
Несса зажмуривается, как перед прыжком в ледяную воду, и на выдохе шепчет: «Прости меня».
А в следующий миг неожиданно громко объявляет:
– Серлас останется в Трали. Он будет мне мужем.
5. Дьявол в антикварной лавке
Домой Теодор заявляется под утро. Налетает на стеклянную полку с фарфоровыми статуэтками эпох Минь-Цинь-Дзинь, так что те сердито дребезжат, потом спотыкается на смятом коврике перед потертым креслом. Вообще-то, кресло в лавке стоять не должно, – оно настолько старое, что не годится даже для антуража, но сколько бы Бен ни ворчал, выставить его вон Теодор не позволяет. Потому что, во-первых, в этом кресле можно с удобством наблюдать за прилавком из-за треногого комода, датированного девятнадцатым веком, который никого не привлекает. А во-вторых, оно иногда служит Теодору спальным местом, таким образом спасая его от винтовой лестницы.
Он грузно приземляется в кресло и растягивается, насколько позволяет пространство, на подлокотниках: затылком – на одном, саднящим копчиком – на другом. Над головой покачивается люстра с хрустальными подвесками. За высокими, от пола до потолка, окнами медленно проезжают одиночные автомобили. Свет их фар лениво скользит по щекам Теодора.
Ему не следовало соглашаться на встречу с Клеменс Карлайл, кем бы она ни была.
Тени от мебели ползут по стенам, провожая каждую машину, вытягивают пространство вдоль горизонта и ломают его по вертикали. Касаются разлапистых листьев комнатных растений в больших керамических горшках. Аспарагус? Спатифиллум? Цветы «женского счастья», за которыми Бен бережно ухаживает и каждые две недели протирает им листья.
Теодор вздыхает, утыкаясь лицом в протертую обивку кресла, когда реальность вдруг становится физически ощутимой: под потолком, заливая светом магазин и его самого, вспыхивает самая яркая люстра.
– Дьявол!.. – шипит Теодор, пряча глаза за отворотом пальто.
– Увы, нет.
Бен стоит в проеме двери, ведущей в коридор и к лестнице. Вид у него самый что ни на есть сердитый: руки сцеплены на груди, все тело – сжатая пружина, кудрявые волосы топорщатся в разные стороны.
– Ты видел, который час? – цедит он сквозь зубы. – Ты в курсе, что даже морги в такое время уже не работают?
Теодор стонет. Давненько Бен не пилил его за ночные прогулки, но ведь это не повод возобновлять никому не нужную традицию!
– Откуда тебе знать? Морг – последнее место, где ты будешь меня искать.
– Вот именно!
Бен шаркает по полу домашними тапочками, обходит тумбочки, столики и комод и оказывается рядом с Теодором. Дело дрянь.
– Только не начинай! – Вопреки желанию, в голосе Теодора слышится мольба. Слушать причитания Бена – все равно, что топиться в ванной. Бессмысленно и неприятно.
Из всех возможных смертей тонуть в бадье с водой Теодор выбрал бы в последнюю очередь.
– Саймон сказал, что ты покинул бар час назад! – взвинчивается Бен. – Где тебя носило столько времени?!
Иногда Теодор думает, что Бен ему достался вместо матери, которой он никогда не знал. Вряд ли Господь таким образом отблагодарил его за долгую-долгую жизнь – скорее, наказал за все прегрешения на годы вперед.
– Ну! – Когда ему не отвечают с минуту, Бен делается еще невыносимее и повышает голос на два тона.
– Что
