– Ты по-прежнему представляешься бессмертным и меняешь имя раз в двадцать лет? – улыбается Элоиза, и Теодор серьезно кивает. Разумеется.
– Я и есть бессмертный, Элиз, – с наигранной обидой говорит он. – Думал, ты поняла это за столько-то лет знакомства.
Она смеется, и Теодор слышит в ее смехе новые нотки. Прожитые ею годы оставили отпечатки в бороздках морщин возле глаз и губ, и в ее голосе: теперь он звучит ниже, многослойнее, в нем слышится грусть, даже когда Элоиза улыбается. Теодор отворачивается. Судьба зря предоставила ему эту встречу. Она – насмешка, а не дар.
Все стареют и умирают, Теодор Атлас. Все, кого ты любил, к кому был привязан и кем дорожил. Они тают и растворяются в бесчисленных годах, рок отбирает у тебя каждого, с кем сводит на твоем бесконечном пути. Рядом с тобой остаются только два неизменных спутника: смерть и сожаление.
Иногда Теодор ловит себя на мысли, что проклятие, которым наделила его судьба, слишком жестоко даже для такого грешника, как он. Невольная слабость.
– Мне пора, Элиз, – вздыхает он и встает, чтобы у нее не было времени остановить его и увлечь разговором, который, кажется, и не прекращался с момента их последней встречи.
– Снова сбегаешь, – не спрашивает, а утверждает Элоиза. Она тоже поднимается, откидывает со лба выбившуюся из высокого пучка прядь волос и несвойственным даме ее возраста жестом кокетливо поправляет рукав шелкового платья.
– К сожалению, ты застала меня в неподходящий момент, моя дорогая, – неохотно говорит Теодор. – Я должен идти.
Элоиза прикрывает глаза, в которых прячется хитрая искорка.
– Ты такой пугливый, Тео. А я ведь даже не приглашаю тебя на чашку чая.
Пусть прошли годы, Теодор все так же думает, что их диалог просто замер в Лондоне пару десятков лет назад, чтобы продолжиться здесь и сейчас. Он вновь чувствует себя так, словно Элоиза Вебер втягивает его в свои хитрые сети и направляет мысли туда, куда ему не следует поворачивать и головы.
– Ты неисправима, – улыбается он и берет ее за руку. Его губы касаются затянутых в тонкую ткань пальцев. Теодор кланяется. – Ты же знаешь, что я не пью чай.
– Кофе, танзанийский, с южных склонов гор. В этом ты не меняешься.
Она склоняет голову в учтивом поклоне и первая покидает малую комнату, напоследок оборачиваясь и даря ему ласковую улыбку. Теперь он уверен, что видит ее в последний раз, и сердце его невольно сжимается в тисках ставших вдруг тесными ребер.
Элоиза Давернпорт. Элиз Вебер. Еще один яркий призрак его серой жизни.
Чтобы прогнать его, Теодор зажмуривается до рези в глазах. Он думал, что похоронил эту женщину в памяти, но оказалось, что все это время она стояла в дальнем углу, накрытая стеклянным колпаком, и вот теперь выбралась наружу и напомнила о себе. Она не должна была. Не имела права.
На мгновение Теодор решает, что было бы вполне разумно сбежать с этого стремительно падающего в пропасть вечера и малодушно забыть о девице Карлайл. Но потом разум возвращает его к оставшейся в тени картине Уотерхауса, и это отрезвляет его.
Эскиз «Леди из Шалотт». Еще одна возможная зацепка в долгих поисках истины. Стоит пойти на риск и отыскать ее в доме скряги Стрэйдланда, даже если после этого Теодора вообще лишат права приближаться к старику и заговаривать с ним.
Он ловит пробегающего мимо официанта – совсем молодого парня с измученным лицом, – хватает с его подноса бокал с вином и выпивает одним большим глотком. Элиз Вебер должна простить ему грубость: сейчас она не имеет значения.
Теодор оставляет пустой бокал и уходит, решив, что дверей, ведущих в тайные залы Стрэйдланда, в этой гостиной он не отыщет.
Коридор и спальня тоже остаются без внимания, пока вдруг в неприметной комнатке с единственной софой и зеркалом во всю стену Теодор не обнаруживает узкую полоску света. Она едва заметно делит погруженную в темноту комнату на две половины и льется прямо из зеркальной стены.
Он подходит ближе, ни на что особо не надеясь, и тут же понимает, что зеркало – это не стена, а дверцы высокого, от пола до потолка, комода-витрины с несколькими полками, на которых лежат кожаные перчатки. Страсть Стрэйдланда к этому предмету гардероба известна многим, но Теодор знает, что она связана не с хобби, а с фобией старика, стремлением к чистоте и порядку во всем, в каждой детали его скудной жизни.
Бен как-то говорил, что за неприметными вещами, за которые старики цепляются с особой тщательностью, может скрываться большой секрет. Что ж, Паттерсон мог бы гордиться собственной проницательностью.
Потому что полки с перчатками разъезжаются, как обувной комод богатой блондинки в одном из старых фильмов, которые так нравятся Бену. Потому что за ними оказывается дверь с цифровым кодом. Потому что сейчас Теодор стоит на пороге разгадки главной тайны Стрэйдланда, и только какой-то шифр отделяет его от «Леди».
Он невольно думает о мисс Карлайл, которая наверняка придет в ужас от мысли, что на взломе погреба все не закончилось. Стоит ли втягивать ее еще в одно преступление, если она так боится оказаться по ту сторону закона?
Раз он собирается взломать замок явно засекреченной комнаты, привлекать девицу Клеменс будет излишне. Но ведь она так любит загадки…
Времени на раздумья у него не очень-то много, так что сегодня, решает Теодор, мисс Карлайл уже достаточно наволновалась, чтобы присоединяться к его последнему веселому приключению. В его сознании тут же мелькает мысль, что Бен совершенно точно поспорил бы с определением «веселый».
Как ему попасть внутрь, не зная шифра? Наверняка Стрэйдланд снабдил свои тайные комнаты всеми возможными средствами безопасности, и при неправильном наборе цифрового кода весь дом взвоет сигнализацией, а вокруг Теодора прямо из-под земли вырастут решетки.
Он склоняется ближе к двери в стальной обшивке и видит то, чего не заметил ранее. «Deus ex machina». Буквы тонко выведены чернилами на маленьком клочке пергаментной бумаги, который торчит в нижней дверной петле.
Это странно. Теодор аккуратно вытаскивает находку, и его удивление перерастает в настоящий шок, потому что обратная сторона загадочно поясняет: «Сон и его сводный брат Смерть»[15].
Подсказка слишком очевидна, чтобы Теодор не испытывал жгучего желания ее использовать. Несмотря на абсурдность ситуации, сейчас он хочет отбросить подозрения и не думать. Кто-то направляет его невидимой рукой и ведет прямиком к Уотерхаусу Стрэйдланда. Жаль, что этот кто-то явно имеет физическую оболочку и пользуется перьевыми ручками, иначе Атлас мог бы списать все это на божественное провидение и божий промысел.
И тем
