С другой стороны, с чего я взял, что стать женщиной – наказание?
София, возможно, огорчалась при виде моих страданий, но она никогда меня не жалела, потому что знала: я считаю происходящее наказанием.
В конце второго месяца она сняла оставшиеся повязки и внимательно меня осмотрела. Затем молча открыла зеркало и оставила меня наедине с собой.
Я глянул в зеркало и увидел Эву; я не увидел себя. Там отражалась молодая девушка, в которой я себя никоим образом не узнавал; на мой взгляд, это была какая-то лирическая абстракция женщины, композиция из разного рода округлостей. Я коснулся чуждых мне груди, лобка; заметил, как двигаются в зеркале белые руки, словно я надел белые перчатки, чтобы дирижировать неведомым оркестром, где, кроме меня, музыкантов нет. Я снова поднял глаза и отметил семейное сходство с самим собой, только волосы отросли почти до талии, которая на операционном столе стала существенно тоньше. Благодаря пластической хирургии глаза чуточку увеличились, и их голубизна казалась более выразительной. Косметический скальпель подарил мне подкачанную нижнюю губу, да и в целом пухленький ротик. Вцепившись в грудь, я из любопытства оттянул соски; упругую плоть дергать было не больно. Приободренный, я, решив обследовать свое тело дальше, нервно сунул руку между ног.
И тут мой перегруженный мозг чуть не лопнул. Пересаженный клитор оказался выше всяких похвал. Знакомое мне и ранее тактильное ощущение сейчас доставило огромное наслаждение.
Пусть наказание, что бы я ни совершил, соответствует преступлению. Меня превратили в красотку с разворота «Плейбоя». В объект всех путаных желаний, которые когда-либо рождались в моей голове. Я стал своей личной фантазией для мастурбации. И – как бы получше выразиться – член, который мысленно еще оставался со мной, при виде красотки в зеркале просто подпрыгнул.
Психопрограммирование прошло не совсем успешно.
Впрочем, там, где, как я помнил, находится член, теперь не было ничего. Только бросающееся в глаза отсутствие, как зудящая тишина.
Я стоял голый и потерянный, когда в комнату вошла Матерь, а вслед за ней накатила волна мрака. Она уселась на кровать, и та застонала под ее весом. Сегодня Матерь явилась ко мне не как богиня, а в белом медицинском халате, что намекало на ее прошлое «я»: до собственноручной переделки она была хирургом; а еще раньше студентом-медиком; а еще раньше? Она принесла мне (какой кошмар!) дюжину красных роз – такие я послал Лейле – и кисть винограда, будто я только что произвел на свет самого себя. Я изумленно взирал на ее подношения. Прежде я фруктов в Беуле не видел.
– Ну, Эва, – спокойно обратилась она, – как ты себя чувствуешь?
– Я не чувствую себя совершенно, – произнес я убитым голосом.
Матерь остановила на мне задумчивый взгляд, исполненный печали; ее трясло в сейсмических схватках материнской нежности. Подозвав меня кивком головы, она расстегнула лиф белого халата, прижала к своей груди и вскормила. И я ощутил полный покой и умиротворение. Эти груди, казалось, не опустеют никогда; я понял, что мое отношение к материнской груди не изменилось и не изменится, ведь Крошка Эдип жил в мире молока и доброты еще до того, как отец научил его сражаться фаллосом, а отношение младенца к груди не зависит от того, мальчик это или девочка.
Я ведь теперь стал ее дочерью?
Но грудь ради нее не отрежу, ни одну!
Хотя я взбунтовался еще при виде соска, она умудрилась меня чуть успокоить, попросила лечь на спину и раздвинуть ноги. Затем натянула на голову налобную лампу, похожую на третий глаз тибетского ламы, и провела осмотр – удостоверилась, что с моей новой вагиной все в порядке. Прощупала и грудь, чтобы убедиться в отсутствии уплотнений, ведь столь впечатляющего размера она добилась, введя особым образом приготовленный силикон ее личного изобретения, который, по заверению Софии, не окаменеет, как надутые сиськи у танцовщиц топлес. Матерь проверила гладкость кожи (высочайшего качества); измерила давление – Эва! ты проживешь до ста лет; по-матерински чмокнула меня в лоб и удалилась. Позднее пришла София и взяла образец мочи.
– Ты не считаешь, – поинтересовалась она, – что из-за господства мужчин страдают все вокруг? Был ли ты хоть раз счастлив в теле мужчины с тех пор, как покинул утробу матери? Кроме тех случаев, когда пытался залезть обратно…
И она одарила меня презрительным взглядом девственницы.
– Буду ли я счастлив теперь, в теле женщины? – спросил я в ответ.
– О нет! – рассмеялась она. – Конечно, нет! Для этого все мы должны жить в счастливом мире!
– Твое имя означает мудрость, София, так поведай мне, в чем суть счастливого мира? Как я его узнаю, пока не поживу в нем?
На миг ее лицо затуманилось, и она погрузилась в молчаливое раздумье, разглядывая контейнер с мочой, словно именно в нем содержался ответ на этот сложный метафизический вопрос.
Когда я спросил у Матери, буду ли счастлив, она зловеще ответила:
– Мужчиной ты мучился от смертности, потому что мог увековечить себя лишь чужими руками, посредством женщины; часто такое посредничество оказывалось насильственным, его посредничеством и не назовешь. Зато теперь, первая из всех живых существ, ты сможешь сама заронить в себя семя и сама дать плод. Благодаря моему банку спермы ты, Эва, полностью самодостаточна! Потому ты и стала новой Евой, твое дитя восстановит весь мир!
Словно по команде, за кулисами грянули трубы и тарелки; она навестила меня в роли божества, облаченная лишь в бахрому сосков, и я трепетал от страха, сраженный наповал. Потом раскатистым пятистопным ямбом она поведала о вечности, о крахе эпохи, о психосексуальной динамике и перехвате фаллоцентрического натиска, чтобы мир успел дозреть в женском месте без смертоносного вмешательства мужского времени. От такого красноречия сотрясались, вступая в резонанс, ее розовые соски; но даже полностью попадая под влияние оратора, я все-таки морщился при мысли о гигантском изменении тела, которое раньше было зеркальным, пусть и черного цвета, отражением моей новой плоти. Когда-то Матерь была худенькой и гибкой девочкой. А теперь взгляните на нее! Какая ярость, какая безысходность могли заставить ее воссоздать собственным телом лучезарную фигуру многогрудой Артемиды, еще одной бесплодной богини плодородия?
Возможно, всему виной пустыня, где после проведенных ядерных испытаний у человека развились мутации; пустыня сотворила доселе невиданные формы рода людского, в которых жизнь пародировала миф или стала им. Меня затрясло, побежали мурашки по коже, хотя в целом я еще плохо понимал происходящее.
Матерь ежедневно вглядывалась в мое нутро, подсвечивая себе налобной лампой, и вскоре заверила, что яйцеклетки в новых яичниках созрели. Мне разрешат одну контрольную менструацию; а спустя четырнадцать дней, как она закончится – самое благоприятное для зачатия время, – меня оплодотворят.
– Я не готов стать
