От страха я вытянулась по стойке «смирно». Какой же у него детский и уступчивый подбородок, какой изящный, пусть и чуточку пухлый рот! Я перестала бояться, когда поняла, что мое чувство к нему, чувство сожаления и заботы было – кошмар какой! – материнским. Я догадалась, что он, скорее всего, младше многих здесь, ему приходится лгать о своем возрасте, чтобы производить впечатление, и постоянно носить черные очки, чтобы выглядеть более зрелым. Однако, как ни крути, эти кровожадные дети вступили на путь религиозной авантюры.
Я еще не в полной мере осознала, что Тристесса мертв.
Все это время одетые в камуфляж мальчишки смотрели на Полковника с такой преданностью в широко распахнутых ясных глазах, что становилось очевидно: каждый влюблен в него по уши, каждый пройдет все круги ада, вытерпит самые суровые испытания, как тигр станет сражаться против превосходящего силой противника, чтобы заслужить хоть слово похвалы, чтобы юный бог войны дружески похлопал по плечу. Они драили ботинки для него одного; скребли себя щетками в холодной воде, чтобы соответствовать его требованиям; во время долгих одиноких часов ночной вахты, под прикрытием пушистого спального мешка, когда руки рассеянно тянулись к чувствительному молодому члену, только мысль об этом юном белокуром орле и его страшном аскетизме уберегала от мастурбации. Любовь, что они испытывали, связывала узами братства и придавала всем фамильное сходство. Общее выражение безмолвного обожания делало всех чуточку одинаковыми. Он навязал им культ личности, который не имел никакого отношения к тому, что на самом деле достойно восхищения. Простой поцелуй провоцировал у него рвотный рефлекс, но у них и мысли не возникало, что он трус; они считали это еще одним доказательством непорочности. Личико Полковника покрывал плотный пушок, отчего кожа казалась исключительно мягкой и нежной; на фотографиях он бы выходил изумительно.
Плод союза флоридского миллионера, который, как я понимаю, срубил во Вьетнаме денег, торгуя газировкой, и его пятой жены – в прошлом сиделки в частном санатории для алкоголиков, – мальчик был уверен, что он Иисус Христос; эта идея доказывалась немалым состоянием, преумножалась пылкими заверениями сумасшедшей экономки, единственным, после смерти родителей в пьяной автокатастрофе, спутником на долгие годы детства, и подтверждалась бесспорным фактом, что родился он в Рождество. Как-то раз, когда в Пасхальное воскресенье он со своим отрядом с рокотом рассекал болотистые земли Флориды, власть захватила черная хунта, вооруженная пушками и ракетами – наконец до меня дошли слухи о том, что творилось в мире, – и Калифорния без спросу вышла из состава Соединенных Штатов. В ту ночь, просмотрев тревожные новости по телевидению, мальчик беспокойно ворочался в постели; и было ему видение.
Богочеловек, очень похожий – что неудивительно – на него самого, одетый в форму «зеленых беретов», указал на запад.
– Я пришел, – сообщил Полковник, – чтобы сеять не мир, а возмездие.
У него ломался голос. Такой вот Детский крестовый поход.
Он спросил меня, кто я такая и как связалась с извращенцем, которого застрелил сержант. Я ответила, что меня зовут Эва, а мужчина, кого они так беспощадно стерли с лица земли, был мне мужем. При этих словах накатила опустошающая тоска, и я разрыдалась. Полковник ужасно смутился и отправил помощника за салфетками, а мне сказал, чтобы я не плакала; однако не мог назвать ни единой причины, по которой плакать не следовало.
Дети сперва оробели, увидев рыдающую женщину, и в качестве утешения бросили мне несколько плиток шоколада, но когда я плакать не прекратила, чтобы избавиться от собственного смятения, закидали камнями. В конце концов меня снова запихнули в джип, и мы рванули на запад, оставив за собой в песочном кильватере прямой как стрела след. По дороге они распевали благочестивые песенки чистенькими дискантами, и, выплакав все слезы, я стала приходить в себя от того рокового сна, того ошеломительного, цепенящего провала в сознании, того любовного транса, что находится за скобками сути мироздания.
Я смотрела на этих детей мутным взором. И ничему не удивлялась.
Полковник носил часы с Микки Маусом и чистил зубы три раза в день, после каждого приема пищи. Ни чай, ни кофе он не пил, предпочитал кока-колу. За несмываемую уродливую татуировку несла ответственность экономка, убежденная евангелистка; она отвела ребенка за руку в салон и кормила конфетами, пока жужжала машинка. Ему еще предстояло расти; с годами черты учеников Христа неуловимо искривятся, приобретая овальную форму, характерную для Эль Греко, и вскоре изображение превратится в шарж. Впрочем, я думаю, вполне возможно, картина не успеет испортиться окончательно; он умрет раньше, так как ведет свой маленький отряд прямо в горнило гражданской войны.
В машине имелось радио. Полковник настроил его на благочестивую радиостанцию в Солт-Лейк-Сити, которая без конца транслировала Новый Завет, двадцать четыре часа в сутки. Когда они доходили до конца Откровения Святого Иоанна Богослова, то начинали заново, с первой книги Евангелия от Матфея. В известных местах, например, когда звучала Нагорная проповедь, к чтецу присоединялись все семьдесят пять солдат, декламируя в унисон; их красивые голоса тонули в реве джипов. Лица ребят, как у всех сирот, выражали беспомощность, зато глаза светились надеждой.
Ребристые колеса машин выворачивали зыбкую засушливую почву, пока не появились щербатые зубы скал, дав понять, что мы достигли края средоточия бесплодия, где остались покоиться нетленные останки Тристессы де Сент-Анж.
Скругленный горизонт накрыл нас сверху горами; за этим горным хребтом, по словам Полковника, раскинулась Калифорния, где шла Священная война с Черными, Мексиканцами, Краснокожими, Воинствующими Лесбиянками, Отъявленными Геями и далее по списку. Несчастное дитя, выросшее без матери, не вскормленное материнской грудью… Но какое мне дело до его планов, если Тристессы больше нет? Его нет, он умер, и его тело тлеет под неумолимым солнцем.
У подножия гор мы встали на привал. Ребятам требовалось хорошо выспаться перед тем, как штурмовать Южную Калифорнию. Они разожгли костер, чтобы ягуары держались поодаль, и расположились биваком, в списанных армейских палатках, которые воздвигли с усердием и рвением бойскаутов. Полковник спал один. Мне постелили мешок в кузове джипа; другого места для меня не нашлось. Выставили дозорного охранять костер.
Лежа в пушистом спальном мешке, я смотрела, как полная луна распределяет безучастные огни по взъерошенным скалам. Когда я вспомнила, что произошло, то из-за страданий не смогла уснуть. Я никогда не видела столь бездушной луны, такую боль не в силах нанести ни один нож. Ребенок на страже заклевал носом. Рядом послышалось шуршание и какая-то возня. Я решила, что внутрь забрался ягуар – и замерла, как цыганка на картине Анри Руссо; но это оказался
