От глотка до глотка. Сильнее дозы наркомана, сильнее ударов в женское горячее тепло, сильнее чего-либо. Только коснуться краешками губ горячей воды, только провести чуть смоченным языком по сухим лопнувшим губам, по обметанному налетом рту и по ссохшемуся вяленому мясу языка. Трещины в краешках рта рвутся, каждый раз вспыхивая огненной болью и чуть отдыхая до следующего глотка. Шаг за шагом, вперед, туда, где чертов ястреб улетает все дальше, кружа в расплавленной перевернутой тарелке неба.
А ее все меньше и меньше. Вместо плеска доносится еле слышимое бульканье, а идти еще одну ночь и полдня, если не врет чертов компас, если не врет собственное чутье. И вокруг никого, ни одного чертова грызуна, ни одного хренова варана, никого и ничего. Только редко торчащие колючие бревна, по недомыслию называемые растениями. Ни тени, ни грязной лужи, ничего. Только брезентовый полог, натягиваемый на кусок обгорелой дуги, содранной с остатков багги, только самое дорогое на дне фляги.
Он выжил. Добрался до ровных выемок колеи, оставленной патрульным «Кугуаром», натянул полог, сжался внутри и провалился внутрь багрово-черного сна-смерти. Его нашли через несколько часов, время Дуайт рассчитал правильно и вышел, куда нужно. Двое суток, добравшись до Форт-Кросса, он не выходил из ванной миз Хартиган, отмокая и смакуя воду из постоянно полного высокого стеклянного стакана. Любовался на бриллианты капель, стекающих по стенкам, и шевелил пальцами на ногах, больше похожих на лягушачьи лапы, сморщившиеся и бледные.
Да, Дуайт представлял, каково сейчас ведьме.
– Дашь ей воды… – Марк отхлебнул еще раз, – и жди беды. Модуляции голоса, изменения в гортани. Эти красавицы многих свели с ума, заставили делать что-то такое, после чего только костер. Знаешь, что обидно?
Командор говорил не с Дуайтом. Допрос начался.
– Обидно из-за тебя самой. Из-за таких, как ты. Знаю, не поверишь. Командор истинной церкви для вас такое же зло, как вы для добрых людей. Сталь, огонь и боль. Больше ничего. Но… смотрю на тебя и даже восхищаюсь. Ты сильна. Красива. Умна. Настоящее сокровище в наше время. И ты – зло.
Марк встал. Из кейса на свет появилась странная штука. Круглая пластина из серебра, украшенная ажурным плетением и алым стеклянным глазком посередине. Марк нажал на него, заставив загореться и выпустив из внутренностей несколько острых кривых шипов и длинную иглу посередине.
– Боли еще не случилось. И даже вот это – вовсе не боль. Но приготовься и не кричи слишком сильно. Рисковать, понимая твою близкую гибель, не стану. А это поможет, тебе это известно.
Ведьма дернулась. Кресло дрогнуло, чуть качнувшись. Дуайт не видел ее лица, видел лишь пальцы на правой руке. Перетянутая в запястье толстой кожей, та наливалась отеком. Но пальцы… пальцы белели ледяной прозрачностью, прореживаемые синими нитями сосудов. Как она не погнула сталь, вцепившись с такой силой? Звук пришел сразу же, как Марк встал и шагнул к ней. Непонятное устройство-паук на миг зависло чуть выше груди, если Дуайт не ошибся.
Хрустнуло, жутко и низко. Ведьма вздрогнула, глухо застонав. Низкий сильный звук шел изнутри, не смолкая, лишь становясь выше и поднимаясь к потолку. Набирал и набирал обороты, с воем и присвистом. И оборвался, почти поднявшись до визга пилы-циркулярки, резанув хрипом и оханьем, куда больше приличествующим жаркой ночи на двоих. Дуайт вздрогнул, понимая слова Марка про голос ведьмы. По спине, остро пробежав вдоль позвоночника, скользнула обжигающая искра мгновенного возбуждения.
– Теперь понимаешь? – Марк, отступив от ведьмы, покачал головой. – Ничего, сейчас так уже не будет. Надо лишь подождать.
Дуайт решил не ждать. Натянул ремень, заставив ее засипеть. И чувство пропало, ушло внутрь, успокоившись. Но…
Он знал. Теперь знал точно. Что никогда не забудет того обещания, услышанного в звуке боли. Того наслаждения, окутавшего от звука. Никогда.
Командор поднял руки. Звякнуло, еле слышно хрустнуло. Намордник аккуратно лег на стол, заскрипев серебром, ставшим в два раза тоньше.
– Вот теперь можно поговорить. – Марк сел на стул. – Желать тебе здравствовать не стану. И не поинтересуюсь твоим именем. Это совершенно не нужно. Нужно другое. И очень хочется надеяться на твой здравый смысл. Умереть от пули не то же самое, что умереть от боли. Ты готова разговаривать?
Ее голос… Дуайту хотелось, очень сильно хотелось, чтобы тот оказался другим. Но чудес не бывает. Голос оказался именно тем самым. Низким, бархатным, обволакивающе-медовым и… опасным. Ведьма не сдавалась даже сейчас. Скрученная по рукам и ногам, сидящая на троне боли и одна. Если она и боялась, то не сейчас. Куда опять делся страх? Этого Дуайт не знал. Он понимал совершенно другое.
Марк был прав, оставив кобуру на столе. И как командор сможет выдержать разговор и не захотеть спасти, отпустить, служить ей… этого Дуайт не осознавал.
– Поговорим, священник. Не хочешь попросить своего пса воткнуть в уши что-то плотное? Он пахнет вожделением, как кобель перед сукой в течке. Разве ты не чувствуешь? Если твой пес сойдет с ума, желая меня куда больше своей черноволосой девки, что случится?
Командор хмыкнул.
– Ведь ты права. Но, знаешь ли, не все в твоей власти. Доказать?
– Попробуй. Кто из нас успеет сказать раньше что-то нужное и правильное для него?
Марк хмыкнул еще раз.
– Почему ты думаешь, что мне надо что-то говорить?
Движение его руки Дуайт не заметил. А ведьма, если и успела, что могла сделать? Ничего. Хрустнуло там же, где ее грудь обнимал металлом странный серебряный паук.
Через мгновение Дуайт замотал головой, гудящей, как после хорошего хука справа. Ну или, если бил Шепард, слева.
– Ты со мной, Дуайт?
– Да. Что это было?
Марк усмехнулся. Сегодня он стал просто самим весельем.
– Морок, наваждение, ведьмина сила, козни дьявола. Называй как хочешь, все равно. Сидя к тебе спиной, она смогла успеть нащупать тебя и начать подчинять. Сильная…
Сильная. Дуайт помнил всех их. Мужчин и женщин, встреченных в пустошах, подстреленных из «упокоителя», револьвера или переломанных ударами его мере. И сожженных на кострах, утопленных в мешках с камнями, разорванных двумя байками пополам. Такого с ним не случалось. Никогда.
Снова щелкнуло. Ведьма выругалась. Красиво и сложно. Голос уже не казался бархатным и обволакивающим.
– Советую не богохульничать. Я очень терпелив, даже общаясь с детьми Козлоногого. Но коснешься Господа милосердного или его сына… клянусь, долбаная адова сука, пожалеешь. Не стану бить. Вырежу из тебя кусок плоти, которым ты привлекала своих мужиков. И заставлю сожрать.
Дуайт замер. Марк никогда не позволял себе говорить так… Ни разу. Что-то шло не так.
Командор резко поднял руку, замахнулся и… замер. Криво усмехнулся. Протянул руку
