Я снова повернулась к Торнли.
– Вы что-нибудь знаете о том, почему отец мог за ней следить?
Над нами прогремел гром, будто предостережение свыше. Торнли сглотнул, его взгляд заметался по комнате, словно он боялся чего-то ужасного, что может достать его и в могиле. Его грудь поднялась, и он зашелся в еще одном приступе кашля. Если он будет и дальше так кашлять, то совсем потеряет способность беседовать, я была в этом уверена.
Его голос напоминал хруст гравия под копытами коней, когда ему удалось опять заговорить.
– Ваш отец – очень могущественный и богатый человек, мисс Одри Роуз. Я не настолько самонадеян, чтобы утверждать, будто мне известно о его личных делах. Я знал только две вещи о мисс Смит. Она была помолвлена с вашим дядей, и… – его глаза так широко раскрылись, что видны были почти одни белки. Силясь сесть на постели, он дергал ногами и кашлял до посинения.
Томас вскочил и попытался уложить старика, чтобы тот не поранился во время конвульсий. Торнли яростно затряс головой, кровь выступила в уголках его губ.
– Я… только что… вспомнил. Он знает! Он знает темные тайны, скрытые в стене.
– Кто знает? – умоляющим тоном спросила я, стараясь понять, являются ли эти слова частью сложной галлюцинации, или его болтовня имеет какое-то значение для нашего расследования. – В какой стене?
Торнли закрыл глаза, из его рта вырывались гортанные стоны:
– Он знает, что случилось! Он был там в ту ночь!
– Все в порядке, – произнес Томас ласковым голосом; никогда раньше я не слышала, чтобы он так с кем-либо разговаривал. – Все в порядке, сэр. Сделайте вдох, ради меня. Вот так. Хорошо.
Я смотрела, как Томас крепко держит старика, надежно, но мягко.
– Лучше? А теперь попытайтесь еще раз сказать это нам. На этот раз – медленнее.
– Да, д-да, – просипел он, – но я не могу его в-винить, – Торнли задыхался, пытаясь вытолкнуть из себя слова, а я поглаживала его спину, пытаясь в отчаянии его утешить. – Н-нет, нет. Не могу, не могу его винить, – сказал он и опять закашлялся. – Не уверен, что поступил бы иначе при т-таких обстоятельствах.
– Кого винить? – спросила я, не зная, как его успокоить настолько, чтобы он заговорил связно. – О ком вы говорите, мистер Торнли? О моем отце? О дяде Джонатане?
Он так засипел, что его глаза закатились под лоб. Я пришла в ужас, подумав, что все кончено, что я стала свидетельницей смерти человека, но он заметался и сел прямо, ухватившись за простыни по обеим сторонам своего истощенного тела. – А-Алистер знает.
Я была совсем сбита с толку. Имени «Алистер» я не знала и даже не была уверена, что Торнли все еще понимает, что говорит. Я ласково погладила его по руке, а Томас с ужасом смотрел на нас.
– Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. Все в порядке, мистер Торнли. Вы оказали нам огромную…
– Это… из-за… того… проклятого…
Его тело сотрясла такая дрожь, словно он летел на металлическом воздушном змее сквозь грозу с молнией, бушующую снаружи. Он бился в судорогах, пока струйка крови не потекла у него из уголков рта и из ноздрей.
Я отскочила назад и закричала, я звала внучку вернуться и помочь нам, но было уже поздно. Мистер Торнли умер.
Глава 10
«Мэри Си»
Серпантин, Гайд-парк
13 сентября 1888 г.
– Разумеется, я помню одного Алистера, которого знал отец. Не могу поверить, что ты его не помнишь, – сказал Натаниэль, вопросительно глядя на меня. Он ждал объяснений, которые я была не готова ему дать. – Откуда это внезапное любопытство?
– Без особой причины, правда, – избегая его взгляда, я наблюдала за стаей гусей, летящей над гладкой, как стекло, поверхностью озера по направлению к дому приемов Королевского гуманитарного общества. Их клин был идеальным, как и холодная осенняя погода. Несомненно, гуси летели на юг, в поисках более мягкого климата.
Мне очень хотелось понять природный механизм, предупреждающий гусей о наступлении зимних месяцев. Если бы только женщины, бродящие по холодным улицам Уайтчепела, могли так же почувствовать опасность и спастись бегством!
Я сорвала несколько желтеющих травинок и вертела их между указательным и большим пальцами.
– Трудно поверить, что через несколько недель зима погубит эту траву.
На лице Натаниэля появилось раздражение.
– Да, но, до следующей весны, когда она упорно проложит себе путь из ледяной могилы, ведь надежда на жизнь вечна.
– Если бы только нашелся способ излечить самое фатальное заболевание на свете, – пробормотала я себе под нос.
– И какое именно?
Я бросила взгляд на брата, потом пожала плечами и отвернулась.
– Смерть.
Тогда я смогла бы оживить Торнли и задать ему все вопросы, на которые он мне не ответил. У меня даже была бы мать, если бы мертвые возвращались обратно, подобно многолетним растениям.
Натаниэль с тревогой смотрел мне в глаза. Вероятно, он думал, что эксцентричность дяди пагубно влияет на меня.
– Если бы ты могла, ты бы… попыталась предпринять такую попытку с помощью науки? И тогда смерть ушла бы в прошлое?
Границы между добром и злом становятся такими нечеткими, когда речь идет о любимых людях. Жизнь стала бы совсем другой, если бы мама еще жила, но было бы это существо настоящим? Я содрогнулась, подумав о том, что могло произойти.
– Нет, – медленно произнесла я. – Думаю, я бы не стала этого делать.
Крохотная певчая птичка защебетала на ветке, висящей над нашими головами. Отломив кусочек медового печенья, я подбросила его в воздух. Две более крупные птички подхватили его, сражаясь за крошки. Наглядная демонстрация теории Дарвина – выживает сильнейший – продолжалась до тех пор, пока Натаниэль не раскрошил все свое печенье и не подбросил сотню крошек вверх, чтоб досталось всем ссорящимся птичкам. Теперь каждая получила столько еды, что даже не знала, что с ней делать.
– Ты безнадежен, – я покачала головой. Из него вышел бы ужасный натуралист, постоянно меняющий научные данные из-за своей доброты. Он вытер пальцы в перчатках вышитой вручную салфеткой, потом снова откинулся назад, следя за тем, как птички скачут и хватают крошки. На его лице застыла довольная улыбка.
Я продолжала смотреть на салфетку.
– Признаюсь, меня пугает приезд тетушки Амелии.
Натаниэль проследил за моим взглядом и помахал салфеткой в воздухе.
– Это будет замечательно, я уверен. Меньше всего ей понравится твоя вышивка. Ей вовсе не нужно знать, что ты практикуешься на покойниках.
Тетушка Амелия, кроме ежедневных уроков по правильному ведению домашнего хозяйства и поискам приличного супруга, питала необъяснимое пристрастие к вышиванию монограмм на любом кусочке материи, какой только могла найти. Понятия не имею, как мне удастся вышивать множество бесполезных салфеток и одновременно практиковаться у дяди.
Учитывая все это (и еще ее постоянные приступы религиозного рвения), я была уверена, что следующие несколько недель будут более утомительными, чем я сначала
