Июнь 1922 года
Амаканга не видела потолка, но чувствовала, как он давит на грудь. Она пыталась оттолкнуть его руками, но руки налились свинцом. Амаканга давно не обращала внимания на вонь гнилой соломы и испражнений, она свыклась, сжилась с разваливающейся хибарой. С тьмой.
Иногда на стене появлялось светлое пятно – сквозь грязное окошко пробивался дневной свет, но потолка Амаканга все равно не могла разглядеть. Она его чувствовала, и дыхание с хрипом вырывалось из придавленной груди.
– Дарсата… Сестра… Где ты?
Иногда с потолка к ней спускались видения: знакомые лица что-то спрашивали, требовали, просили. Корчились убитые враги, останавливались взгляды погибших друзей. Одних она узнавала, других силилась вспомнить, но память предательски ускользала речной рыбой сквозь пальцы.
Молодой мужчина с усами и короткой бородкой. Лицо приятное, озабоченное. Заглядывает в глаза, а из-за его спины летят в Амакангу снежинки. Вот он крикнул в сторону. Появился еще один человек: всклоченная борода, из-под лохматой шапки собачьего меха глаз не разобрать, рот открыт от удивления. Господский кагар, не иначе. Точно! Кагар, а тот первый – его господин. Даниил Шпарь.
Имя она узнала потом, когда перебесилась, когда поняла, что назад пути нет. Когда… Он был терпелив, добр. И нежен. Ухаживал за Амакангой, пока та оправлялась от раны. Учил языку, сам пытался усвоить язык сарматки. Потом предложил стать женой. Терпеливо ждал несколько лет, пока Амаканга поняла – здесь, чтобы выбрать понравившегося мужчину, не надо убивать трех врагов. Она решила, что хватит и тех, которых она победила в своем мире.
О Арта! Но почему она так долго думала? Новое племя – голодное, злое, все разрушающее – наскоком ворвалось в их жизнь. Даниил говорил, что они с дикарями одного народа, только Амаканга видела яростных варваров, абсолютно чуждых ее возлюбленному, и знала точно – они победят. «Весь мир насилья мы разрушим!» Амаканга знала, что значит противостоять дикой орде в одиночку. Она билась рядом с мужем, как положено сарматке. Их разделили и пленили поодиночке. Даниила расстреляли из ружей с расстояния десяти шагов, как скифы расстреливали из луков раненых параласпайнов. Окровавленный труп Даниила привязали к лошади и поволокли по степи, а ее повалили на спину у кирпичной стены, изрешеченной пулями. Она осталась жива, но потрясение повергло ее в безумие, превратило в старуху.
Теперь смерть пришла к Амаканге, но почему-то кружила за стенами дома вместо того, чтобы впиться в сердце. Потолок хибары придавил тело гордой сарматки вместе с душой.
В окошко тихо постучали. Варя, чуткая к малейшему шуму, пошевелилась под боком мужа.
– Илья, стучат, – прошептала она.
Илья Зотов словно ждал команды: выхватил из-под подушки наган, бесшумно прокрался к окну. Варвара вскочила следом. Подняла на руки спящего Федорку и забилась в угол хаты, подальше от окна – на случай, если начнут стрелять.
– Кто? – коротко спросил Зотов.
– Свои.
– Свои коней уводят, – недовольно пробурчал Илья, отпуская боек нагана. – Сейчас выйду.
– Спиридон приперся, – сказал он жене.
– Чего ему? – растерянно спросила Варя. – В глухую-то ночь нелегкая принесла.
– Ложись. Я скоро.
Илья вышел из дома под свет лунной четвертушки. Спиридон шагнул ему навстречу из тени хаты.
– Чего принесла нелегкая? – недовольно спросил Илья, здороваясь с ним за руку.
– Ведьма в селе, – горячо прошептал сельский балагур, оглядываясь, что тебе заговорщик. – Токи шо видел. Вот прям как тебя щас вижу.
– Тьху-т-ты! – Зотов принюхался. – И трезвый вроде.
– Та шо ж, я вру, получается? – обиделся Спиридон.
– Не ори, – прошипел Зотов. – Дитё спит.
– Обидно мне, сотник, шо ты старого товарища за брехуна считаешь.
Илья тяжело вздохнул: все равно ведь разбудил, черт полосатый!
– Де она?
– К хибаре Адамовны бегла, – заторопился Спиридон. – Уся босая, патлы по земле стелятся. Рубаха бела на ей.
– Ладно, – остановил его Илья. – Разберемся. Ща, тока штаны натяну.
* * *Дарсата мчалась по спящему чужому миру на зов родного голоса, не замечая ничего вокруг. Залитый лунным светом мир казался ей серым, невзрачным, с черными кляксами теней. Сверчки зло дребезжали, нетопыри сновали над головой, жаждая вцепиться в развевающиеся волосы. А может, то и не сверчки вовсе? А может, не летучие мыши, но кровожадные неведомые твари проносятся в вышине? Дарсате не было до них никакого дела.
– Дарсата… Где ты, старшая?
Дарсата свернула к краю поселения, темные дома которого стояли немыми могильниками. На бегу она едва не сбила с ног мужика, пристроившегося у покосившегося плетня.
– Ведьма! – сдавленно выкрикнул тот, отшатнувшись.
Его голос показался жрице знакомым, будто она уже слышала его, но сейчас Дарсате было не до этого.
Голос сестры доносился из заброшенной лачуги, в свете луны похожей на могильный холм. Дарсата едва смогла найти вход, склонилась, касаясь руками земли. Здесь было темно. Лунный свет обозначил маленькое окошко, но вовсе не проникал внутрь дома.
– Дарсата… – тот же знакомый голос-вздох.
Осарта сделала несколько шагов к куче, лежащей у стены, противоположной от окна. Запах нечистот и гниения стал резче. Так может смердеть только…
Ноги подкосились: поздно! Все поздно. Амаканга умерла.
Осарта заставила себя сделать шаг и склонилась над телом. Бледный овал лица, серые волосы разбросаны грязными плетями вокруг удлиненной головы. Перед Дарсатой лежала древняя старуха, в которой едва ли кто-либо мог узнать властительную Амакангу – сарматскую царицу. Сестру.
– О боги. – Дарсата опустилась на колени в гнилую солому.
Амаканга едва заметно вздохнула и открыла глаза – темные провалы.
– Амаканга… Сестра… – Голос Дарсаты дрожал.
– Если ты явилась, значит, я уже умерла. – Старуха хрипела и пришепетывала – зубы давно сгнили. – И это… не Вольная Степь…
– Нет-нет! Ты жива, Амаканга, ты жива. Я так долго тебя искала, – слезы хлынули из глаз Дарсаты, – и Арта был благосклонен.
Боги помогают сильным и упорным. Но жрица не рассчитывала найти это.
Бледная рука, покрытая пятнами, – от старости или гниет плоть? – поднялась из грязного тряпья, коснулась локтя холодными пальцами. Подбородок старухи трясся, она не могла говорить. Влага падала ей на лицо.
– Не плачь, сестра, – справившись с дрожью, прохрипела Амаканга. – Не надо. Я умираю.
– Нет, ты не умрешь! Я ведь здесь, и мы вернемся к сарматам, к твоим верным параласпайнам! Иначе зачем столько усилий, столько странствий, столько испытаний.
А слезы текли, неудержимо текли по щекам, отрицая все, что Дарсата силилась сказать. Все – ложь. Слова – пустая трата времени. Одно утешает сердце: Амаканга умрет на ее руках, и осарта заберет ее душу в Вольную Степь.
Дарсата достала из ременного мешочка бронзовое зеркальце, которое сестра подарила ей, вернувшись из Желтых земель. Тогда же Амакангу прозвали Победительницей Грифона – она добыла череп зверя на пределах Ойкумены.
Осарта поднесла зеркальце к лицу сестры.
– Посмотри, Амаканга. Посмотри. Ты по-прежнему прекрасна. Ты победительница грифона. Ты царица сарматов.
Умирающая прищурилась. Она не могла ничего различить, но нельзя было допустить, чтобы Амаканга умерла забытой всеми старухой в чужом мире.
– Да. Я – царица
