С началом войны жизнь семейства Егоровых переменилась совершенно. Призванный в армию Ефим Иванович целыми днями пропадал на службе, Мила все время проводила в госпитале, а Сережа и вовсе неизвестно где. Милейшая же Капитолина Сергеевна осталась одна. Впрочем, скучать ей было некогда.
Служившая у них китайская прислуга разбежалась, а необходимость держать в порядке дом, стирать и готовить на всю семью пищу никуда не делась. Будь на месте мадам Егоровой дама другого склада, у нее, возможно, опустились бы руки от свалившихся на нее забот, но уроженка славного города Одессы была не такова. Поэтому каждый вечер, когда члены семьи добирались-таки до дома, их ждали вкусный ужин, чистое белье и горячая вода. Вот и теперь, проголодавшиеся за день Сережа и Ефим Иванович с наслаждением работали ложками, и только Людмила отчего-то ела без аппетита.
– Мила, ты почему плохо кушаешь, тебе что, совсем невкусно?
– Ну что ты, Капочка, очень вкусно…
– Еще бы невкусно! Ты себе не представляешь, сколько теперь стоят продукты в городе. Посмотри на эту курицу, за нее просили полтора рубля и никак не хотели уступить даже гривенника. Я их спрашиваю, если ваша курочка несет золотые яйца, то зачем вы ее зарезали, а если нет, то почему вы хотите столько денег? Господи, что бы сказала наша покойная мама, если бы узнала, что я покупаю кур по такой цене! Да она бы заперла меня в доме и никогда не пускала бы больше на Привоз! Мила, немедленно кушай, или у меня сердце разорвется, глядя на тебя.
– Прости, родная, просто я немножко устала.
– Немножко устала? Да на тебя смотреть больно, ты совсем себя не бережешь в своем госпитале! Только посмотри, на кого ты стала похожа, раньше, когда ты шла по улице, на тебя не оборачивались только телеграфные столбы, а теперь никто и не посмотрит. Фима, что ты молчишь? На твоей свояченице лица нет, а тебе и горя мало!
– Много раненых? – сочувственно спросил Ефим Иванович, отставив ложку.
– Много, – вздохнув, ответила сестра милосердия, – в основном моряки, раненные в Дальнем. Да еще с миноносцев, случается, доставляют.
– Да, миноносцы каждую ночь ходят в дело, – покачал головой глава семьи.
– Мила, а правда, что великие князья заходили к вам? – вступил в разговор наевшийся наконец Сережа.
Услышав вопрос племянника, Людмила Сергеевна нахмурилась. Действительно, быстро ставшие известными на весь Квантун своими кутежами августейшие братцы Кирилл и Борис удостоили своим посещением раненых героев, находившихся на излечении. Хуже всего было, что Мила услышала только «великий князь» и, недослушав, выбежала навстречу.
Какая бездна разочарования ожидала ее в палате. Вместо неизменно вежливого и деликатного Алексея Михайловича, давно ставшего любимцем всего Порт-Артура, тяжелораненых с нескрываемой скукой осматривали его кузены Кирилл и Борис Владимировичи. Окруженные свитой прихлебателей и госпитального начальства, великие князья награждали раненых георгиевскими крестами.
– Поздравляю вас, братцы, георгиевскими кавалерами и желаю скорейшего выздоровления, – говорил невыразительным голосом Кирилл, желая, очевидно, лишь, чтобы все быстрее закончилось.
– Покорно благодарим, ваше императорское высочество, – без малейшего энтузиазма бубнили в ответ награжденные.
– Как же им не выздоравливать, с таким-то уходом, – развязно воскликнул Борис, заметивший вошедшую Милу, – я, право, не отказался бы получить ранение, если бы за мной стала ухаживать такая красавица!
Толпящиеся вокруг приближенные дружно захихикали над шуткой своего господина, но услышав ответ, тут же замолчали.
– Нет ничего проще, ваше императорское высочество, – отчеканила девушка звонким голосом, – кругом война, и в нашем госпитале выхаживают раненых героев! А вот от алкоголизма лечат в совсем других местах.
Лицо Кирилла вытянулось, как будто ему пришлось принять касторки, а Борис, напротив, жизнерадостно захохотал.
– Ты посмотри, братец, мадемуазель не только красива, но и остра на язык!
– Слишком остра, – кислым голосом промямлил тот и, резко развернувшись, вышел вон.
– Людмила Сергеевна, голубушка, – почти прошипел на нее начальник госпиталя Суботин, – что вы себе позволяете? Право, не ожидал от вас…
– Ну что вы, друг мой, – раздался за его спиной голос Бориса Владимировича, – хорошеньким женщинам позволительны и не такие вольности!
Услышав великого князя, тот едва не подпрыгнул, и выражение лица мгновенно сменилось с сердитого на угодливое.
– Да-с, ваше императорское высочество, мадемуазель Валеева у нас барышня строгих правил и никому спуску не дает-с!
– А мне нравятся строгие женщины, – расплылся в похабной улыбке Борис, – особенно такие хорошенькие! Людмила Сергеевна, чаровница, не откажите в любезности, позвольте предложить вам…
– Сестрица, – раздался рядом слабый голос только что награжденного раненого, – мочи нет терпеть, за ради Христа, позовите санитара, пусть утку принесет!
– Потерпи, голубчик, я сейчас сама принесу, – тут же воспользовалась спасительным предлогом девушка.
Великий князь Борис, очевидно не зная предназначение «утки», остался стоять, ожидая ее возвращения. Сообразивший, в чем дело, Суботин подвинулся к высокопоставленному обалдую и горячо зашептал что-то тому на ухо. Переменившись в лице, тот поспешил выйти вон, скривив недовольную физиономию. Когда Мила вернулась с уткой в палату, на ее счастье, никого из начальства уже не было, а раненый неожиданно сам встал и обычным голосом сказал донельзя удивленной девушке:
– Да что вы, барышня, нешто я сам не дойду! Просто ходют тут всякие, воздух портют…
– Спасибо вам, – вырвалось у Милы, сообразившей, что матрос просто пришел ей на помощь.
– Да не за что, – улыбнулся тот и, взявшись за костыль, поковылял в сторону уборной.
Вся эта картина мгновенно промелькнула перед глазами Людмилы Сергеевны после вопроса племянника и заставила ее прекрасное лицо нахмуриться.
– А вы, молодой человек, лучше бы рассказали, где целый день шлялись! – строгим голосом спросила у непутевого отпрыска мадам Егорова.
– Ну что ты, маменька, – попытался сделать честное лицо тот, – я просто выходил ненадолго…
– Так ненадолго, что я целый день не могла тебя найти? Фима, ты должен серьезно поговорить с Сережей, он совсем отбился от рук!
– Сережа, что все это значит? – встревоженно спросил отец.
– Папа, – поднял на него глаза гимназист, – я не хочу сидеть дома, когда кругом война. Ты служишь, Мила служит, я тоже хочу!
– Сереженька, но ты еще очень мал.
– Папа, помнишь, я говорил тебе о мальчике в матросской форме, почему ему можно, а мне нельзя?
– Боже мой, какой ты еще ребенок!
– Я уже не ребенок! Я лучше сбегу
