— Мне так дорог злой огонь безумных глаз;
Срок придет — и мы все своё получим… — пропел Кен, отрываясь от нее.
— Только помните — я счастлив встретить Вас,
Враг мой, Бешеный — друг мой неразлучный… — закончила Стейна, путая ноты и отчаянно фальшивя от переполняющих ее эмоций.
Кеннет тихо засмеялся:
— Не думал, что ты когда-нибудь споешь Питерскую песню.
— Я не пою Питерских песен, мальчик мой. Это наша песня.
Она развернулась и ушла, оставляя Кеннета наедине с потерями, ошибками и чем-то новым, что он в данный момент обретал взамен.
* * *— Чужак, твоя кровь струится,
И ты бледнее тумана.
Чужак, твоя кровь струится,
Не мне закрыть эти раны.
Костер уютно потрескивал, грея дозорного и освещая тусклую ночь Севера теплыми красками. Бен сидел, вытянув ноги, бормоча под нос старый добрый фолк Стейны и Ко. Ольга застряла в командировке. Командир понятия не имел, успеет ли его девушка хотя бы на заключительную битву с варягами. Он впервые за долгое время приехал на Север без Хелл, и это внезапно оказалось нелегким испытанием. Как бы сильно ни желал Бенедикт в прошлом держать Валькирию подальше от боев, сейчас ему жутко не хватало рядом своей сумасбродной подруги. Даже став теперь лишь зрителем, она всегда была где-то рядом. Бен чувствовал ее поддержку, незримое присутствие. Но в этот раз Хелл не было, и он еще сильнее проникся неприятной тоской, даже какой-то обыденностью всего происходящего на Севере. Ему было скучно.
А еще не спалось. Обычно активные дни тренировок выматывали Бена, и он валился спать, едва объявляли отбой. Но не в этот раз. Без Хелл даже сон его покинул.
Потому Бенедикт и отправился к дозору, где, отпустив караульных, коротал ночь у костра. Кроме отсутствия Ольги его начала беспокоить и запропавшая куда-то Стейна. Он почти не видел ее вчера, в первый день. И сегодня Старшая попалась ему на глаза лишь ранним утром. Бен никогда не лез в ее дела, доверяя своему бывшему куратору и Предводителю Волков всецело. Но все же вторые сутки вне лагеря — веская причина для тревоги. Командир успокаивал себя тем, что Стей, скорее всего, давно спит в шатре, просто они не пересеклись вечером.
И едва Бен успокоил себя этой мыслью, то углядел со стороны леса женский силуэт. Разумеется, он узнал ее. Стейну невозможно было с кем-то спутать. Светлое платье, стройный силуэт. Она шла прямо на костер, но чем ближе подходила, тем сильнее сжималось сердце Бена. Сначала он заметил сгорбленную спину, которой раньше никогда не видел у Стей. Потом походку — она шла запинаясь, еле-еле. А когда Старшая оказалась в нескольких метрах, Бенедикт вскочил как ошпаренный. Он увидел и рваный рукав платья, и пятна крови на ткани и коже. И даже в тусклом свете от костра нельзя было не заметить, что она бледна, как смерть, и в целом больше похожа на призрак.
— Наташ, господи! Что случилось? Что с тобой? Кто это сделал? Где ты была? — завалил ее Бен вопросами, приобнимая и помогая добраться до бревна у костра.
Ее плечи мелко вздрагивали под его рукой, а из горла Старшей вылетали крошечный всхлипы. Словно она рыдала несколько часов подряд и никак не могла остановиться. Ее лицо было перепачкано кровью, а на шее уже засохла небольшая ранка.
Так и не дождавшись ни слова, Бен поспешил укутать Старшую своим плащом, схватил полотенце, намочил и принялся аккуратно стирать грязь, кровь и засохшие слезы с ее лица. Она не сопротивлялась, что перепугало Бенедикта еще сильнее, чем ее вид. Закончив с лицом, он поднес бутылку, уговорив Стейну вымыть руки. Дождавшись кивка, он помог ей с водой и даже уговорил умыться.
А потом они сидели рядом. Гриша крепко обнимал Наталью, чувствуя, как она дрожит. Он стискивал кулаки и зубы, чтобы не сорваться на крик. Жуткие мысли всплывали в его голове, но каждую он отважно гнал. Лишь когда Старшая перестала трястись в его руках, ее дыхание выровнялось, и она положила голову на плечо Бену, зазвучал чужой хриплый голос:
— Почему так больно, Гриш?
— Я не знаю.
— Говорят, сердце можно разбить, но у меня все тело вдребезги. И болит.
— И нужно напоминать себе, что необходимо дышать, хотя это тоже больно?
— Да.
— И хочется перегнать всю боль в руку, чтобы отрубить ее и не мучится? Но это невозможно, потому что боль везде. Словно ты сама — одна большая глубокая рана?
— Да.
— И страшно закрыть глаза, потому что все равно придется просыпаться?
— Да.
— Это любовь, Наташ.
— Вот же блядство.
Гришка сдержанно рассмеялся. Наташа никак не среагировала на его веселье, лишь тихо спросила через несколько минут молчания:
— Как ты жил без нее?
— Плохо.
— Долго?
— Пять лет… словно вечность.
— Ты любил ее, когда уходил?
— Я всегда ее любил.
— Где взять силы, Гриш? Как с этим жить?
— У меня всегда был Север. Бой — мое спасение. И ты.
— Я не смогу.
— Сможешь. Просто попробуй захотеть. У тебя есть музыка и Волки. Ты нужна нам, родная.
— Ох, милый.
Наташа крепко прижалась к Грише, от души глотая легкое обезболивающее его сочувствия, подбадривания и похвалы. Она все еще не чувствовала ничего, кроме боли, но где-то вдалеке снова замаячил смысл и суть. Она вспомнила свое имя, своих подопечных, свой путь. На фоне пережитого ужаса теперь это казалось мелким и незначительным, но все же Стейна начала возвращаться из ада. Не без труда.
Они уютно молчали, греясь у костра, больше не разговаривая. Бен лишь тихо спросил:
— Кеннет?
На что Стейна кратко кивнула.
Их сменил дозорный из Ястребов, который был достаточно умен, чтобы не отвесить замечаний о чересчур нежных объятиях Предводителя и Командира Волков. Бен проводил Стейну до шатра, а потом отправился в свою палатку. Несмотря на тяжелый день и
