— Ну и как? — спросил Исаак. — Как вам здесь понравилось?
— Великолепно. Однако я не обнаружил здесь туалета, во всяком случае, на бегу.
— Надеюсь, вы не пописали где-нибудь в укромном уголке?
— Я сделал над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы добраться сюда.
— Первая дверь налево. За цепочку нужно дернуть два раза, с первого слив не срабатывает.
Пока Фермин справлял нужду, Исаак налил ему чашку дымящегося кофе, дожидавшуюся его возвращения.
— Дон Исаак, у меня есть ряд вопросов, которые я желал бы вам задать.
— Фермин, сомневаюсь, что… — вмешался я.
— Спрашивайте, спрашивайте.
— Первый вопрос касается истории этого места. Второй вопрос технического порядка и относится к его архитектуре и архитектонике. А третий носит чисто библиографический характер…
Исаак расхохотался. Я в жизни не слышал, чтобы он смеялся, и потому не знал, означал ли его смех благословение свыше или же он являлся предвестником неминуемой катастрофы.
— Прежде всего вам надлежит выбрать книгу, которую вы хотели бы спасти, — напомнил Исаак.
— Я присмотрел кое-какие издания, но, отдавая дань сентиментальности, позволил себе выбрать эту.
Фермин извлек из кармана томик, переплетенный в красную кожу с тисненным золотом названием и гравированным изображением черепа на фронтисписе.
— Господи, «Город проклятых, книга тринадцатая: Дафна и крутая лестница», Давида Мартина, — прочитал Исаак.
— Старый знакомый, — пояснил Фермин.
— Можете не рассказывать. Видите ли, было время, когда я частенько его тут видел, — сказал Исаак.
— Наверное, до войны, — предположил я.
— Нет, не только… И потом тоже.
Мы с Фермином уставились друг на друга. У меня возник вопрос, в своем ли уме Исаак или он незаметно стал слишком немощен для должности хранителя.
— У меня нет намерения противоречить вам, но то, что вы говорите, — невозможно, — промолвил Фермин.
— Невозможно? Вам следовало бы пояснить, что вы имеете в виду…
— Давид Мартин бежал из страны накануне войны, — принялся объяснять я. — В начале 1939-го, в конце схватки сторон, он перебрался опять через Пиренеи, и через несколько дней его задержали в поселении Пуигсерда. Он находился в тюрьме до середины 1940 года, когда был убит.
Исаак недоверчиво взирал на нас.
— Поверьте, что наши источники заслуживают доверия, — подтвердил Фермин.
— Могу вам поклясться, что Давид Мартин сидел на том самом стуле, на котором расположились вы, Семпере. И мы с ним немного побеседовали.
— Вы уверены, Исаак?
— Я уверен в этом, как ни в чем более, — серьезно отвечал хранитель. — Встреча с ним запомнилась мне очень хорошо, потому что до того уже несколько лет мы с Мартином не виделись. Он выглядел измученным и больным.
— Вы не можете назвать приблизительно дату, когда он приходил?
— Могу назвать совершенно точно. Это была последняя ночь 1940 года, новогодняя ночь. И тогда я видел его в последний раз.
Мы с Фермином погрузились в вычисления.
— Значит, то, о чем Ханурик рассказывал Бриансу, оказалось правдой. В ночь, когда Вальс приказал отвезти Мартина в особняк около парка Гуэль и прикончить его там… Ханурик признавался, что подслушал, как конвоиры между собой обсуждали какое-то чрезвычайное происшествие… Будто в заброшенном доме был кто-то еще… Некто, не позволивший убить Мартина… — фантазировал я.
Исаак в замешательстве слушал мои разглагольствования.
— О чем вы оба ведете речь? Кому понадобилось убивать Мартина?
— Это длинная история, — дипломатично ответил Фермин. — С километровыми примечаниями.
— Тешу себя надеждой, что однажды вы мне ее расскажете…
— Как вам показалось, Исаак, Мартин был в здравом уме? — спросил я.
Исаак пожал плечами:
— В случае с Мартином это всегда было трудно понять… У этого человека была истерзанная душа. Когда он собрался уходить, я попросил позволения проводить его до поезда, но он меня заверил, что на улице его дожидается машина.
— Машина?
— «Мерседес-бенц», ни много ни мало. Автомобиль принадлежал кому-то, кого Мартин именовал Патроном и кто вроде бы ждал его у дверей. Но когда я вышел вместе с Мартином на крыльцо, то не увидел ни машины, ни патрона, никого и ничего…
— Не поймите превратно, шеф, но ведь приближался Новый год, и вы наверняка пребывали в праздничном настроении по такому случаю. Не могло получиться так, что вы капельку переборщили с игристым и столовым вином, и, оглушенный рождественскими гимнами и высоким содержанием сахара в нуге из Хихона, вообразили всю сцену? — поинтересовался Фермин.
— На обвинение в злоупотреблении игристым отвечу, что я пью только газировку. А единственное пойло, имеющееся в моем распоряжении, — это бутылочка с перекисью водорода, — с достоинством возразил Исаак, не выказывая обиды.
— Прошу простить мои сомнения. Я всего лишь соблюдал необходимые формальности.
— Я догадываюсь. Но поверьте, что Мартин был не более мертв, чем вы или я, если только меня не навестило привидение. А предположение, что ко мне явился призрак, я решительно отвергаю, поскольку у Мартина кровоточило ухо и лихорадочно дрожали руки, не считая того обстоятельства, что он умял весь мой запас сахара.
— А Мартин не объяснил, с какой целью он к вам пришел спустя столько лет?
Исаак кивнул:
— Он сказал, что хочет оставить кое-что на хранение, предупредив, что заберет свое имущество, как только сможет. Сам лично или пришлет доверенного человека…
— И что он вам оставил?
— Сверток, упакованный в бумагу и перевязанный бечевкой. Я не знаю, что в нем.
Я с трудом проглотил комок в горле.
— И сверток до сих пор у вас? — спросил я севшим голосом.
8
Сверток, извлеченный со дна шкафа, лежал на письменном столе Исаака, подернутый тонким слоем пыли. Едва я коснулся его пальцами, как пыль легким облаком взмыла в воздух, переливаясь в лучах светильника в руках Исаака. Хранитель стоял рядом с левой стороны. Фермин, прикрывавший меня с правого фланга, раскрыл свой складной перочинный нож и протянул его мне. Мы посмотрели друг на друга.
— С Богом, — напутствовал Фермин.
Я поддел лезвием бечевку, которой был обмотан сверток из грубой оберточной бумаги, и перерезал ее. С величайшей осторожностью я разворачивал упаковочную бумагу, открывая содержимое свертка. Это оказалась рукопись. Толстая рукопись с замусоленными страницами, запятнанными каплями воска и крови. Заглавие на титульном листе было выведено чудовищным почерком:
— Книга, которую он писал в заточении в башне, — пробормотал я. — Наверное, Ханурик ее спас.
— В свертке есть еще что-то, — подсказал Фермин.
Из-под манускрипта выглядывал уголок пергамента. Потянув за него, я вытащил конверт, запечатанный алым сургучом с оттиском фигурки ангела. На конверте красными чернилами пламенело одно-единственное слово:
У меня похолодели руки. Исаак, наблюдавший за действием со смешанным чувством изумления и смущения, незаметно отступил к двери. Фермин последовал за ним.
— Даниель, — негромко окликнул меня друг, — мы оставляем вас, чтобы не стоять над душой и чтобы вы могли спокойно и без свидетелей вскрыть конверт…
Я слушал, как удаляются их неспешные шаги, и даже уловил начало разговора.
— Кстати, шеф, от волнения я забыл упомянуть, что перед тем, как
